Жизнь спустя - Юлия Добровольская
Шрифт:
Интервал:
Вписал и еще один год работы в Комиссии. Когда я предстану перед Всевышним и начнут взвешивать мои грехи, то на тощую чашу добрых дел бывшие убийцы, насильники и хулиганы положат те годы свободы, которые при моем содействии им были дарованы. И, может быть, тогда переполненная чаша с моими грехами, дрогнет… Конечно, такая процедура не происходит каждый год, но не имею права забывать, что для меня каждый год может быть последним. Но не хочется…
Предновогодняя Москва после выборных бурь и поднятой выборами грязи и мусора – затихла. И свалился на нее настоящий русский мороз, о котором москвичи давно забыли. Этому радуются все, кроме меня, у которого никакого иммунитета против мороза нет. Хотя мы вчера поехали на край света в Щелково, и в огромном магазине, исходя несколько километров, нашли мне куртку – она длинная до колен, очень теплая и очень легкая. Вот в ней я поеду в город Лондон. Билеты уже приобретены, мы вылетаем 11-го и возвращаемся 24-го. У моей куртки несколько странный вид, но она изготовлена в Шотландии, а поэтому пусть жители Соединенного Королевства меня терпят. Очень рад, что Наташка увидит этот город, погужуется и отдохнет в гостях.
А я уже немного отдохнул от политических страстей и огорчений, я об этом догадываюсь, потому что захотелось работать. Захотелось дописать рассказ об одном надзирателе – праведнике, еще хочу написать не книжку – на это не потяну, а большое, журнального размера сочинение о Ефреме-Берге – отце Ри. Про меня можно будет говорить: а, это тот писатель, который только о своих родственниках пишет… Алешка мне сказал, что ты на три дня уехала к нашим армянам, и я очень за тебя возрадовался.
И вот – 1 января 1996!
Не дописал вчера письма и поэтому могу поздравить не только с наступающим, но и наступившим. Я его встретил с очень хорошим настроением. Главным образом, от твоего звонка из Италии, заваленной снегом. Вдруг, я понял, что и в этом високосном я могу побыть с тобой – жизнь без этого не может быть полной. Мы встречали Новый год, перейдя три дома, у наших друзей: Игоря Можейко, более известном, как Кир Булычев. Это так приятно: уйти, когда хочется и через десять минут уже лежать в собственной, заранее постеленной постели. А ты – как Снегурочка ходила по сугробам, и представить это себе очень трудно.
В последние дни старого года занимался идеей Визмара об установления дня жертв коммунизма. Разговаривал с мемориальцами. Поскольку над нами нависла тень Зюганова со товарищи, то идея эта приобрела не только исторический, но и актуальный характер. Скоро должен собраться Совет «Мемориала» и там будет решаться. Может быть, это будет увязано с очень большим мероприятием, которое готовится на апрель. Речь идет о созыве в Москве Международного конгресса против фашизма. Уже давно создан Организационный комитет во главе с Александром Николаевичем Яковлевым и, может быть, следует, чтобы объявление «Международного дня жертв коммунизма» стало решением Конгресса.
От твоего имени, да и от себя, поздравил с Новым годом Валю Исакович и Зину Луковникову. Описал им, как ты бродишь по снежным сугробам, лепишь снежную бабу и играешь в снежки. Они в том относительном порядке, в каком могут быть. И жалуются на зиму. Удивительно, что россияне не могут привыкнуть к этому явлению природы! И они правы. Но я надеюсь, что в Лондоне сугробов не будет. Все же – остров. Эх, напишу тебе письмо из Лондона. Интересно насколько скорее оно дойдет, нежели из Москвы. Хотя грех жалиться – они все же доходят и это одна из моих радостей.
А как ты попала к Вентури? Мне представляется, что это довольно далеко от Милана. Но я надеюсь, что ты не взяла с собой чемодан с книгами, гранками, верстками. Ты мне, душенька мила и тогда, когда сидишь за столом, уткнувшись в рукопись. Но, по правде, я предпочитаю, когда ты выходишь из своей комнаты, и мы садимся напротив телевизора, разговаривая о чем угодно. Ах, как это мне нравится!
Москва, 3.3.1998
«Дни за днями катятся…» Вот эта песенка и крутится в голове. И что сушественнее, – в действительности. Вчера, мой Юлик, в Москве был почти настоящий весенний день: тепло, грело солнце и сухие тротуары. И, собственно, впервые за зиму я вышел на улицу, и, как сказано о Боге в Библии «увидел, что это – хорошо». Но сегодня зима вернулась, и я опять спокойно буду ждать, когда кончится безобразие, называемое зимой.
Сегодня получил из Лондона из издательства «Сувенир» буклет о выходе в апреле или еще когда моей книжки. Фотография обложки выглядит умилительно, а текст прочесть не можем. Если забредет кто-нибудь, кто спикает по-английски, то прочтет. Вo всяком случае, понял я, что книжка выйдет. То в Лондоне книга выходит, то в Милане, а у него, мерзавца, еще плохое настроение!
А оно, Юлинька, действительно плохое. От того, что чувствую себя 90-летним, а не 50-летним, от того, что мне не выбраться из юбилейных кувырканий, где я с отвращением буду пить водку, натянуто улыбаться и говорить, что ах, как я благодарен… За что? Кому?
И затем, из-за этой суетни откладывается моя идиотическая мечта сочинять новые книги при помощи магнитофона. Технику я привел в порядок, мне нужно несколько свободных дней, чтобы нырнуть в это неизвестное. Но свободных дней мало. Ко мне стали приходить толпой чахлые девы и могучие парни и требовать, чтобы я им рассказывал про себя. Нет лучшего способа опротиветь себе, возненавидеть свою собачью биографию. Изредка отвожу душу, отвлекаясь от себя и высказываясь о власти, обществе, искусстве, нравах и прочих достойных штуках.
Вот позавчера ты позвонила, а на следующий день позвонил Алешка, и, вдруг мне так ясно представились улицы и площади Рима, и моя единственная любимая улица Милана – Корсо ди Порто Романа… Как-то не тускнеют эти воспоминания. И еще я вспомнил твоих верных оруженосцев – Клаудию и Филиппо. Много, Юлочка у тебя верных оруженосцев, и если их всех собрать, то будет больше, чем на Ивановской площади Кремля, в тот знаменитый час, когда Лукич таскал бревно. Я их всех нежно вспоминаю и радуюсь, что они у тебя есть. А Ренцо так и не зашел, и не поз вонил, и мне это досадно, потому что не чужие мы, и не следует итальянцу вести себя по-советски.
Сейчас за мной заедут, и я уеду на Комиссию. Сегодня шесть лет со дня ее создания, и я боюсь, что милование убийц и насильников закончится пьянкой. А я уже не так к этому приспособлен, хотя, в свете всего предстоящего, я должен обладать способностями Портоса из «Трех мушке теров». А нашей бедной Комиссии приходится бороться один на один с бандой юристов и милиционеров, мечтающих о том, чтобы снова начать стрелять и побольше.
Москва, 3.6.1998
Юлик, не все тебе хохотать над газетной шелухой обо мне! Теперь ты имеешь возможность налюбоваться и над тем, как изобразили тебя. Нет, не позорно, более или менее прилично, хотя написано-то плохо и небрежно. Я мог бы лучше… И долго всматривался в твою фотографию. Как всякая газетная репродукция – неточно и небрежно. А все же – ты! И все знакомое и родное: от лица до книг на полке, до стула. Вдруг я понял как долго, бесконечно долго я тебя не видел и не знаю когда увижу. Размышления на эту тему занимало больше всего времени и места в моей роскошной одиночке. Это была странная и малоприятная жизнь. Я не видел, не встретился ни с одним из жителей этой придворной фазенды. Я жил один в бесстыдном комфорте и видел только людей в белых халатах. Даже из кабинета в кабинет меня вели под конвоем. Это очень бы напоминало тюрягу, если бы я не понял, что это не так, что просто нахожусь в длительном и пошлом процессе умирания. У меня не хватало сил, чтобы пройти весь коридор, не присаживаясь по дороге. И два раза, меня хватали и отправляли в больницу – ту, знаменитую «кремлевку». Там мне переливали кровь и там я, наконец, познакомился с представителями правящего класса. От этих впечатлений я не скоро отделаюсь.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!