Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

– Мы видимся в последний раз, – внезапно сказал он. – На рассвете «Единорог» поднимет парус. Я позабыл спросить тебя. Хотел, чтобы ты мне объяснила… Я до сих пор не до конца понимаю греческий язык…

– Что ты хочешь знать? – она ответила ласково и буднично, как в давно прошедшие времена. Как в прошедшие времена, её кожа источала ароматы роз с легким привкусом ладана.

Он тронул её волосы. Они были всё так же мягки, много мягче, чем косы Тат.

– …что такое «Единорог»?

Она вперила в него взгляд ясных серых глаз, и он испытал вожделение, внезапное и неукротимое:

– Разве ты не знаешь? – она опустила руки, отшатнулась, но в глазах по-прежнему не было испуга. – Что с тобой?

– Я не святой! – рявкнул он. – И становиться святым не намерен! Я хочу получить своё! А ты меня совсем не боишься? Я не отвратен тебе?

Елена отступала назад, путаясь в складках туники. Он заметил трепет её тела. Ему чудилось, что ещё немного – и из-под розоватой кисеи, собранной у неё на груди в живописные складки, выбьется кровавым побегом изболевшееся сердечко.

– Не стоит, Демьян, не следует нам… – твердила она, расплетая рыжие косы.

А он смотрел на её округлые руки, на острые косточки локотков. Потом она помогала снять кольчугу. Наконец доспех с тихим звоном упал на устланный коврами пол.

– Тише! – зрачки её расширились, она приложила палец к губам.

Он стянул через голову рубаху. Больше всех благ мира, любых подарков и благодеяний желал он в эту минуту прижаться своей обнажённой грудью к её груди. Он желал слиться, сойтись хоть на один лишь раз, запомнить, запечатлеть в памяти блаженный миг обладания предметом многолетних мечтаний.

– Я знаю, чего ты хочешь, – проговорила она, словно услышав его чувства. – Я дам тебе это, только…

– Без условий! – прорычал он.

– Не шуми, умоляю! За дверью нянька!

Он срывал с неё одежды, как изголодавшийся бродяга, счищает кожуру с паданицы, обнажая сочную мякоть. Прикосновения его были жёсткими. Он рычал, вонзаясь в её плоть. Его пальцы, его губы оставляли на её шее и груди багровые следы. Тело её дрожало, стоны превращались в вопли, но она оставалась податливой, покорно принимая его грубые ласки. Она непрестанно произносила его имя, словно звала, кликала откуда-то издалека. Ах, если б мог он прийти к ней из тех мест, в которые удалился навеки! Ах, если б мог остаться! Лишь на короткий миг он оказался рядом. Изрыгая боль, утоляя застарелую жажду, он вдавливал её тело в мягкую поверхность ковра так яростно, словно желал сделать её частью узора. Распростёртая, раздавленная порывом возлюбленного, дева, страстная, желанная, но чужая останется в этих покоях, когда он отправится в бесконечный путь, чтобы пропасть, чтобы затеряться, чтобы сгинуть. А пока, лаская её, не давая уснуть, с придирчивым рвением подвергая ласкам каждый уголок её такого желанного некогда и такого чужого ныне тела и получая ответные ласки, неумелые, но порывистые и настойчивые, он с невнятным изумлением вспоминал Тат.

* * *

Твердята отпустил Елену лишь ранним утром. Просто разомкнул чугунные объятия, поднялся, собрал по углам разбросанные одежды, схватил в охапку доспех и вышел вон из покоев.

Молчаливая нанька-«ворона» не подняла на него глаз, не повернула головы вослед его тяжёлым шагам.

– Вольность нравов! Ромейские привычки! – едва слышно прошипела она.

Твердята выскочил в рассветную прохладу, Холодный взгляд Тат поразил его, подобно удару клинка подосланного убийцы. Тяжёлая дверь за его спиной с громким стуком затворилась. Эхо прокатилось по пустынной уличке, ударилось в запертые ставни каменных домов, зазвенело в металле кованых решёток садовых оград, шевельнуло лепестки плетистых роз. Тат молча стояла посреди улицы, совсем чужая этому миру высоких стен и куцых небес.

Твердята шагнул к ней. Подковы сапог ударили по щебёнке. Металлический лязг взлетел под крыши. Улица показалась его ногам невероятно твердой. Как Тат могла стоять на ней? Повинуясь бессознательному порыву, он сорвал с плеча плащ и бросил ей под ноги. Проговорил растерянно:

– Не стой так…

– Я ждала тебя и дождалась, – она заговорила с ним на языке племени Шара. А он, повинуясь всегдашнему своему упрямству, отвечал ей на языке русинов.

– Ты ждёшь меня? Зачем?

– Это испытание. Я испытывала себя, – отозвалась она.

– Не слишком ли много испытаний на твою бедовую голову, Тат?

– Ты первый раз назвал меня по имени, Деян! Раньше ты звал меня по имени только в бреду или во сне.

Улыбка её оказалась внезапной, как внезапным бывает первый солнечный луч каждого рассвета, когда он вырывается на волю из преисподней небытия. Каждый раз, как в первый раз.