Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

же отец кормил ее с ложки, как малого ребенка. С гомоном, словно стая воробьев, врывались в палату внуки Асият.

Как-то после ужина Асият вдруг спросила:

— Амина, а ты замужем?

— Конечно.

— А почему же твой муж не навещает тебя?

— Он в командировке. Я ему не писала, что легла в больницу. Зачем его беспокоить?

— И дети есть?

— Угу. Девочка. Если бы вы видели, как она лепит из пластилина, а как рисует!

— Наверное, художницей будет. А как ее звать?

— Джанета. У нее такие длинные косы. Я мою их миндальными отрубями.

— На тебя похожа?

— Не… вся в отца, ямочки на щеках… глаза голубые-голубые…

— Почему сюда не приедет?

— Она же у меня в горах. Здесь очень жарко, вот я и отвезла ее к родственникам.

Амина смолкла, поймав на себе какой-то странный взгляд Зайнаб: была в нем и горечь, и зависть, и боль, и злоба.

— От детей хорошего не жди, — сказала она. — Как совьют свое гнездо, наплюют на родную мать. Хорошо хоть каждая женщина кому-то мать, а кому-то и свекруха, — последнюю фразу она произнесла с такой ненавистью, что Амина вздрогнула.

Всем стало не по себе. Зайнаб почувствовала это и вышла.

— Видно, жизнь ее очень обидела, — покачала головой Хатимат, глядя на закрывшуюся за ней дверь.

— Наверное, невестка попалась черствая и мужа держит в ежовых рукавицах, — добавила Асият. — Жалко ее, — и она смахнула слезу кончиком полотенца.

«Надо ей помочь», — мгновенно решила Амина и разузнала у женщин, где работает невестка Зайнаб.

Все уже спали, когда Амина, выскользнув из палаты, склонилась над листом бумаги в кругу мирного света от маленькой лампочки на столе дежурной.

«Не знаю вашего имени, — начала она письмо, — но знаю, что у вас есть имя, общее для всех женщин, — имя это «мать»…

…Так протекали дни. Амине сделали рентгеноскопию почки. Айшат обещали выписать через два дня. Асият заканчивала курс процедур и тоже должна была скоро покинуть больницу. Лару готовили к операции, а сама Лара готовилась к свадьбе, обсуждая с женихом фасон свадебного платья. В перерыве между процедурами и сном женщины вязали. О болезнях никто не говорил, и на дне фарфоровой пиалы лежало только шестьдесят копеек.

Накануне операции Лара складывала вещи. Лицо ее было посвежевшим и оживленным.

— Ну вот, кажется, все собрала. Ведь теперь меня положат в другую палату, послеоперационную. Желаю вам веселой соседки! А эти розы я, пожалуй, вам оставлю…

— Оставляй, доченька, хорошо, когда человек после себя оставляет розы, а не колючки… — вздохнула Асият.

И вдруг Лара опустилась на койку и зарыдала.

— Ларочка, доченька, что с тобой, — бросились к ней женщины.

— Да ничего… просто мне показалось… я подумала… вдруг я вас больше никогда не увижу… — сквозь слезы проговорила Лара и обвела всех прощальными, далекими, влажными глазами.

— Девушки, девушки! — закричала Амина. — Посмотрите, какое платье я связала для Джанеты.

— Ой, какая прелесть, — сразу поняв ее, подхватила и Асият. — Когда ты успела? Мы совсем не видели тебя за вязаньем.

— У тебя золотые руки. Какое счастье досталось твоему мужу, — поддакнула и Хатимат.

Наступила ночь. Одна за другой женщины засыпали. Амина тоже закрыла глаза, но желанный сон не приходил. Амину охватили воспоминания.

Все эти годы она жила любовью… Вот приедет Чаран, и я скажу ему, что люблю… Но с первым его словом при встрече «сестра моя» у нее опускались руки. Однажды она ждала его на автобусной станции. Он вышел красивый, счастливый, молодой, нагруженный кульками и свертками.

— Поздравь меня, сестра моя, твой брат женился, — и он протянул ей свертки с гостинцами.

Она не ответила.

— Ты не рада? — удивился Чаран.

— Конечно, рада, — выдавила из себя Амина. — Но это так неожиданно. Ты ничего не рассказывал…

— И для меня тоже неожиданно, — засмеялся Чаран. — Проголосовала на дороге девушка. Я посадил ее в кабину. Оказалось, едет в аул на свою свадьбу, но вовсе не рада этому, потому что родители сосватали дочь без ее согласия. Стал я ее отговаривать, сначала так, из озорства, а кончилось это тем, что я привез ее к себе. А чтобы она не передумала да не вышло какого скандала, на другой день пошли в сельсовет, расписались. А еще через день свадьбу сыграли. Скромную, но счастливую… — Чаран снова рассмеялся. Он всегда был веселым, даже немного беспечным, и веселость эта, в детстве так раздражавшая Амину, а потом поддерживающая ее в трудные минуты, сейчас воспринималась ею как горькая издевательская насмешка то ли Чарана, то ли самой судьбы.

А через полгода умерла мать, и Амина осталась совсем одна. Правда, у нее были братья и сестры, но, разлученная с ними в ранней юности, она давно отвыкла от них, а они — от нее. Конечно, и с матерью Амина виделась не часто. Ездить в аул она не любила: все там напоминало ей ее сиротливое, словно пополам разрезанное детство. Дом бабушки по-прежнему стоял заколоченным, и Амина с горечью смотрела на это запустение: замшелые камни, крапива в расщелинах каменной изгороди, осевшая, растрескавшаяся земляная крыша, паутина да лопухи…

Похоронили мать рядом с бабушкой. Свежий и рыхлый черный холмик сразу бросался в глаза рядом с другими могилами, буйно поросшими травой.

«Прости меня, мама, прости за то, что была холодна с тобой. За то, что уехала из аула. За то, что не была с тобой рядом в твою последнюю минуту…» — мысленно твердила Амина, стоя над могилой.

После смерти матери Амина хотела взять к себе двух младших братьев, но отчим, хоть дети, особенно маленькие, были ему в тягость, с бешенством отверг просьбу падчерицы…

…Амина проснулась, увидела Лару, застывшую в неподвижной позе, и все вспомнила: и то, что она в больнице, и то, что у нее плохие анализы, и то, что сегодня у Лары операция.

Девушка сидела на койке, обхватив руками острые колени и положив на них подбородок. Ее розовая из жатого венгерского ситца ночная сорочка с оборками выглядела на ней странно, пугающе. Казалось, за одну эту ночь девушка, и без того болезненно худая, стала совсем прозрачной. От вчерашнего настроения не осталось и следа. Амина только сейчас заметила, какая желтая, нездоровая кожа у нее на лице и как туго, словно резиновая перчатка, обтягивает она скулы.

Удрученный вид Лары не мог не подействовать и на остальных женщин. Они отказались делать зарядку, несмотря на усиленные старания Амины. Завтрак остался на тумбочках почти нетронутым. Разговорив клеился.

Наконец пришел жених Лары. Она улыбнулась ему, но улыбка получилась жалкой, вымученной. И только