Круги в пустоте - Виталий Каплан

— Подслушивал?

Митька попытался сбросить его пальцы, но с тем же успехом можно было сгибать стальной лом.

— И ничего я не подслушивал, — уныло огрызнулся он, избегая глядеть кассару в глаза. — Что, уже и поссать нельзя сходить?

— Уши бы тебе надрать, — грустно произнес Харт-ла-Гир, — да, боюсь, этого разбудим… В общем, все что услышал, забудь и никому не рассказывай.

— Что именно забыть? — осведомился Митька.

— Все забыть, — сдавив его локоть еще больнее, пояснил кассар. — А помнить надо только, что завтра к вечеру мы придем в деревню Тиула-Мено, и там остановимся на постоялом двое.

— И не схватят? — хмыкнул Митька.

— И не схватят, — кивнул кассар. — Не добрался туда государев гонец. Подстрелили его в пути… наши товарищи. Зато там нас встретят люди великого кассара, Диу-ла-мау-Тмера, и проводят в замок. Ты все понял?

— Да понял я, понял, — хмуро пробубнил Митька. — Руку отпустите, болит.

— Воину надо молчаливо терпеть боль, — ядовито заметил кассар, но пальцы отпустил.

— Я не воин, — Митька сумрачно принялся растирать сдавленный локоть. — Я же раб…

— Это уже недолго, — кассар положил ему тяжелую ладонь на плечо. — А что касается воина… Сейчас идет такая война, что в кустах не отсидишься. Сейчас все становятся воинами… с той ли, с этой ли стороны… даже такие мелкие, как этот заморыш Хьясси. Да, кстати, о Хьясси. Завтра, когда мы придем в деревню, я его продам. Не кричи и не возмущайся. Так надо. Мы не можем взять его с собой в замок великого кассара. Ни в коем случае. Я же тебе говорил… У самого жестокого хозяина ему будет несравненно лучше, чем в замке.

— А почему его тогда просто не отпустить? — раздраженно спросил Митька. — Пускай идет куда хочет.

— Он погибнет, Митика, — вздохнул Харт-ла-Гир. — Один в степи он погибнет, и очень скоро. Единственное средство спасти мальчишку — это продать какому-нибудь зажиточному земледельцу. По крайней мере, не помрет с голоду, а если ему хватит ума не болтать про своего бога — не казнят по государеву указу. Так что перетерпит немножко… А ему, кстати, недолго терпеть. Месяц, два — и тут будут войска Сарграма, то есть единянские полчища. Тогда уж единоверцы примут его, устроят его судьбу. Они своих всегда выкупают, этого не отнять… Но пока ему придется переждать, затаившись. Я говорю это тебе заранее, чтобы завтра ты не устраивал скандала. Хотя туда и не дошло предписание, но слухами-то земля полнится… стоит тебе обратить на нас внимание, и все пропало… слуги великого кассара, и те нас не выручат. Ты понял?

— Понял, — кивнул Митька. — Только все равно это как-то… как-то гадко. Мы его спасли — и вдруг мы его кидаем.

— Иногда кинуть — это единственное средство спасти, — усмехнулся кассар. — Ну ладно, пошли спать, впереди трудный день.

Поднялись на рассвете, когда ночь мало-помалу утянулась под горизонт, разгоралась на востоке заря и суматошно голосили птицы. Здесь, в степи, их почему-то было множество. Почти как тогда, в Хвостовке, на речном берегу…

Митька резко поднялся на ноги. Надо было собирать сухие прутья для костра, ставить котел, потом поить Уголька — не до воспоминаний. Это потом, когда потеряешь счет времени, когда солнце жгучей медузой зависнет в зените, и шагаешь на автопилоте, на втором, а то и на двадцать втором дыхании, только тогда можно о чем-то думать. Например, о том, что случится сегодня вечером.

Он ничего не стал говорить Хьясси. Зачем расстраивать раньше времени? Как бы там ни был прав кассар, а все-таки ничего хорошего пацану не светит. Когда еще его единяне спасут… И спасут ли… Может, его за это время жестокий хозяин до смерти замордует. Заставит вкалывать как взрослого, станет морить голодом, избивать дубиной… Это ж не кассар с тонким прутиком, лишь притворяющийся свирепым и беспощадным. При такой жизни запросто можно протянуть ноги. Он вспомнил, как его самого когда-то чуть было не купил мельник… Интересно, скоро бы он сдох, таская тяжеленные мешки и питаясь гнилыми овощами? А тут вообще малыш… Разве что Единый его защитит.

Митька вздохнул. В самом деле, больше надеяться было не на кого. И раз уж Он избавил Хьясси от смерти, раз уж открыл ему источник воды, так не кинет же в конце-то концов? Иначе все становится глупо, бессмысленно. «Жизнь жестока», говорил кассар, и правильно говорил. Стоит лишь по сторонам посмотреть, и убедишься. Что здесь, что дома, на Земле. Но если жизнь жестока, значит, кто-то ее когда-то такой сделал? Заразил какой-то пакостью? Не могло же так быть с самого начала? Или могло? Неужели Единый сделал жестокий мир? Убитый проповедник рассказывал, будто Он сотворил мир добрым, и что-то потом уже случилось такое. Надо бы про это узнать подробнее, да только у кого спросишь? Хьясси? Вряд ли он знает, слишком мал еще, да и некогда уже разговаривать. Харт-ла-Гир лишь развоняется про своих Высоких Господ, а то еще и за плеть возьмется по привычке. Конспиратор, блин. А потом, в замке у этого типа, великого кассара, и вовсе без толку…

«Я не знаю про Тебя ничего, — шепнул он мысленно, — я даже не до конца верю, что Ты есть… Но все равно, Ты этому пацану помоги, отведи от него всякие беды, чего тебе стоит, раз, пальцем шевельнул, и все дела. Ты не смотри, что это я тебя прошу, пускай я и плохо верю, и вообще злой, Ты на него смотри, он-то хороший, и поэтому не ради меня… но мне ты, кстати, тоже помоги, мне тут все осточертело, я домой хочу, на Землю. Разве я слишком многого прошу? Я больше не буду, как раньше… с этими безбашенными, с Илюхой и Санькой… Я им морды набью… Я, может, даже тройки все исправлю…» Он невесело ухмыльнулся. Чушь какая-то из него лезет. Тройки, двойки… Как малыш-детсадовец, поставленный в угол. Разве о таком разговаривают с Богом? С Богом, который создал все миры, который видит и знает все. С таким Богом нужно говорить как-то иначе, как-то возвышенно. Но возвышенно не получалось, ничего кроме «помоги ему» и «я больше не буду» в голове не возникало.

И пока завтракали, пока собирались в путь, и уже после, на дороге, Митька все повторял эти слова, как будто крутил без конца на старом проигрывателе поцарапанную пластинку.

В деревню пришли еще засветло. Солнце еще висело над неровной чередой холмов. Кассар сказал, что там, за холмами, уже кончается степь и начинаются леса. Все-таки север есть север. Правда, жара точно такая же, как и раньше — бешеная жара, неземная. Нет, ясное дело, и на Земле есть места похлеще, всякие там экваторы, тропики, пустыни Сахары… Только Митька дальше Хвостовки не бывал. Ну, ездили с классом в Питер, но это вообще не то.

Как и раньше, сперва потянулись поля, где росло что-то серо-зеленое, невзрачное, потом ноздри уловили дым, а уши — собачий лай. Уголек встрепенулся, повел ушами, коротко заржал.

— Кобылу, что ли, почуял? — кассар ласково похлопал коня по мускулистой шее. — Ничего, потерпи, все тебе скоро будет… И зерно, и питье… Эй, вы, — обернулся он к ребятам. — Что тащитесь, как скелеты на веревке? Скоро уже придем.

И в самом деле, пришли скоро. Показался впереди частокол, а за ним — соломенные крыши домов. И конечно, как и всюду, были тут огромные, окованные медными полосами ворота. Настежь открытые, ждущие гостей.