Андрей Белый - Валерий Демин

За несколько дней до своего отъезда Н. Чуковскому довелось поговорить с Белым наедине. Тот сам подошел в сумерках к молодому писателю, лежавшему на песке и смотревшему на звезды. Белый сел рядом и неожиданно высказал одну из своих заветных космистских мыслей, которые, судя по всему, постоянно не давали ему покоя: «Сейчас установлено, что строение атома подобно строению Солнечной системы. Таким образом, мы вправе предположить, что все видимые нами созвездия – только атомы, составляющие, скажем, пятку какого-нибудь исполинского Ивана Ивановича, который сидит на балконе и пьет чай. Вот и ищи после этого смысла Вселенной»…[55]

«Гвоздем программы» летнего сезона в Коктебеле был приезд В. Я. Брюсова. С Белым с глазу на глаз он не встречался давно, с тех пор как еще до революции произошло досадное недоразумение с публикацией в журнале «Русская мысль» романа «Петербург». Изредка оба писателя, конечно, сталкивались на разного рода наркомпросовских мероприятиях, но быстро разбегались в разные стороны. И вдруг представилась идеальная возможность забыть старые обиды, восстановить дружеские связи, спокойно и наедине поговорить по душам, вспомнить нехудшие моменты общего символистского прошлого. («Мы примирились безо всяких объяснений», – скажет позже Белый.) Только вот где же оно – «спокойно и наедине»? Волошинский Дом поэта бурлил, как проснувшийся вулкан, втягивая всех в неповторимый ритм творческого отдыха. 26 августа вся коктебельская братия самозабвенно отмечала именины Макса Волошина. Каждый заранее подготовил шутливый сюрприз. Особенно отличились Белый и Брюсов. Совместно они разыграли сценку-пародию на тему какой-то мелодраматической киноленты: Брюсов изображал командующего французским аванпостом в Сахаре – «капитэна» Пистолэ-де-Флобера, а Белый – сомнительного авантюриста Барабулли. Оба проявили блистательные актерские способности и в какой-то мере наглядно продемонстрировали дух соперничества, который сопровождал их на протяжении всего знакомства, особенно убедительно – в заключительной сцене, где, согласно сценарию, «капитэн» Брюсов с горячим воодушевлением арестовывал «мошенника» Белого и отправлял его в тюрьму… Веселились оба от души. Но спустя месяц А. Белому пришлось участвовать уже в печальной церемонии – траурной. Безмятежное и элегическое пребывание Брюсова в Коктебеле закончилось трагедийно. Перед отъездом Валерий Яковлевич попал под ураганный ливень у Карадага, сильно простудился и, возвратившись в Москву, через месяц (9 октября 1924 года) скончался.[56]

* * *

Роман «Москва» по-прежнему не сдвигался с «мертвой точки». Но это вовсе не означало, что Белый только купался в море и загорал на солнце, собирал камушки, играл в мяч, участвовал в любительских спектаклях и занимался, как он сам выразился, «чесанием языком». И не только инсценировку «Петербурга» прочел он вслух на вечерних посиделках, но и поэму «Первое свидание», а также лекцию «Философия конкретного знания» и «Слово о Владимире Соловьеве» (в день памяти философа). В диспутах и дискуссиях по обыкновению участвовал горячо и запальчиво. Особенно запомнился спор с молодежью – «Россия и Запад», о сравнительной ценности русской и европейской культур, тогда Белому пришлось выступить в роли неославянофила, отстаивая самобытность русской литературы и искусства. В другой раз в ответ на выпад одного из гостей в адрес Максима Горького Белый демонстративно покинул раззадорившуюся компанию…

Мирил правых и виноватых спорщиков, как всегда, Макс Волошин – ему это удавалось идеально. Перед отъездом он подарил Белому и Клавдии Николаевне по акварели с видами Карадага. Надписи сделал такие: «Дорогая Клодя, мне бы хотелось, чтобы это небо, запечатленное на коктебельском камне, вновь привело вас сюда. Макс. Коктебель. 10. IX. 1924»; «Милый Боря, мне бы хотелось, чтобы эта моя земля стала и твоей землей. Вернись в Коктебель. Макс. 11. IX. 1924. Коктебель».

Через два месяца Волошин уже писал Белому в Москву: «Коктебель рано опустел и наступила ранняя зима. В доме тихо, тепло, уютно. Отъединено от всего мира. Если тебе нужно полной тишины и уединение для большой работы, то приезжай. К концу лета я чувствовал себя смертельно усталым от того непрерывного потока людей, который шел через меня с февраля месяца (моего отъезда на север), но теперь с глубоким чувством вспоминаю все, что было. Особенно наши вечерние беседы в самом начале лета, когда еще было не так людно». Еще на одной акварели, подаренной позже, Макс напишет: «Милый Боря, не забывай, что Коктебель тебя ждет всегда»…

По возвращении в Москву Белый вновь столкнулся с житейскими неурядицами и невозможностью полноценной творческой работы: «Вот внешние очертания моей жизни: за Москвою-рекой работа по 18 часов в сутки, бессонные ночи, одышка, головные боли; в Москве – неприятности, неприятности, неприятности; и – отдых у Васильевых». Неприятности заключались в основном в «квартирном вопросе» и обострившихся отношениях с хозяйкой «директорского домика». По характеристике Белого, сам приютивший его хозяин – милый и забитый человек, с утра до вечера пропадающий на своем химзаводе и полностью находящийся под каблуком своей скандальной супруги – Веры Георгиевны Анненковой, которую за необузданный нрав писатель окрестил Горгоновной, создавшей абсолютно нетерпимую обстановку в собственной квартире. В таких условиях доведенный чуть ли не до нервного срыва Белый работать совершенно не мог – даже по ночам. И Клавдия Николаевна, также принужденная жить в отрыве от любимого человека, принялась с присущей ей практичностью искать кардинальное решение вопроса. Выход нашелся, но не сразу: решено было снять комнату-две в ближнем Подмосковье и переселиться туда для постоянного проживания…

12 октября 1924 года состоялись государственные похороны В. Я. Брюсова (умер он 9 октября). Многотысячная толпа проследовала от «дома Ростовых» на Поварской (где размещался Высший литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова) к Пречистенке. С балкона бывшей Поливановской гимназии (когда-то здесь учились и Брюсов, и Белый, а теперь располагалась Государственная академия художественных наук – ГАХН) надгробное слово произнес А. В. Луначарский, назвавший покойного «великим поэтом». Заплаканный Белый стоял под самым балконом, и когда выступавший вслед за наркомом президент ГАХН, известный идеологический приспособленец П. С. Коган,[57] в прошлом резко критиковавший Брюсова, принялся славословить по поводу творчества покойного, Белый не выдержал, громко, так, что слышали все вокруг, спросил: «А раньше вы что писали?» Расстроенного вконец писателя одернули, отчего он окончательно смешался и даже не смог последовать за процессией на кладбище, а только проводил гроб с телом вдоль тротуара, осознав, наконец, кем был в его жизни Брюсов – ЭПОХОЙ, УЧИТЕЛЕМ, ПОЭТОМ (так он потом, описывая прощание с мэтром символизма, скажет в мемуарах «Начало века»).