Тайна Элизабет - Михаил Радуга

Усиленная стража бывшей принцессы разошлась, и молодой король резко открыл железную дверь, а затем взлетел по винтовой лестнице и мгновенно оказался почти в центре ее бежевой уютной комнаты. Вздрогнувшая от неожиданности, Элизабет проснулась и стала пытаться разглядеть в полутьме своего нежданного гостя, который лишь снизу частично освещался болтающимся светильником в его руке. До этого она мирно дремала в своем повседневном темно-зеленом платье не на своей удобной кровати, а на устланном ковром полу под одним из вытянутых ввысь окон, где ее совсем исхудавшие руки плотно обхватывали костлявые колени, будто она чего-то все время пугалась.

Увидев ее, разъяренный Томас подошел поближе и грубо поднял за мягкие волосы, пристально глядя в сонные глаза. Она негромко вскрикнула, и он увидел, как утонченный ротик искривился и из больших бездонных глаз дружно покатились огромные круглые слезы. Она шмыгнула маленьким носиком и хотела попробовать обнять своего мучителя, но он лишь дальше отодвинул ее беспомощное дрожащее тело, продолжая крепко держать за волосы и тем самым все сильнее опрокидывать ее голову назад. От неожиданности и усилившегося страха, Элизабет перестала плакать, а ее глаза уже без слез широко и пристально смотрели на нового короля Парфагона, возвышающегося над ней, словно скала. Она безуспешно пыталась освободиться, но многократная разница в силе не давала ей шансов. Затем он сжал ее оголившуюся нежную шею второй рукой и начал безжалостно душить, отчего несчастная девушка закашляла и захрипела, в конвульсиях брыкаясь ногами.

Вдруг, словно дикий зверь, Томас заорал на весь замок, выпустил едва выжившую девушку из напряженных рук и, полностью опустошенный, свалился на пол рядом с ней. В этот же момент в комнату ворвался запыхавшийся Капица, который не сразу понял, куда так стремительно умчался взбесившийся после прочтения записки король, и потому выглядел непривычно агрессивно:

– Все хорошо?

– Да, – тихо подтвердила Элизабет.

– Точно?

Неуверенно помявшись на месте и внимательно рассмотрев присутствующих подозрительным взглядом, расслабившийся канцлер все же медленно спустился к выходу. Как только тяжело дышащая парочка вновь осталась наедине, оживший Томас снова со злостью схватил за длинные волосы несчастную принцессу, хотя и не так сильно как прошлый раз:

– Что?! Что в тебе такого?

– Я не понимаю…

– Что им всем от тебя надо?

– Честно, я не знаю, Томас, – беспомощно шептала Элизабет.

– Этого не может быть!

– Я ничего не знаю…

Он заметил, как из ее удивительных глаз снова покатились огромные слезы. Казалось, он даже слышал, как они падали на мягкий как пух ковер.

– Из-за тебя они всех убивают?

– Я не знаю, о чем ты. Правда! Где мой отец?

– В Арогдоре с твоим братом.

– Что ты со мной сделаешь?

– Не тебе решать. Ты меня использовала?

– Он попросил. Томас, прости меня, пожалуйста!

Умоляющая прощения Элизабет еще сильнее заплакала, но он тут же грубо швырнул ее на пол и вышел из комнаты по винтовой лестнице, а затем громко хлопнул дверью внизу. Еще через полчаса она услышала беспокойный шум и оживленные разговоры снизу. Она и не подозревала, что ее и без того внушительную охрану усилили вдвое. По большому счету, почти все находящиеся на территории замка рыцари прямо или косвенно стали отвечать за безопасность бывшей принцессы.

Как ни надеялась злорадствующая Мария, находящаяся взаперти Элизабет не сильно страдала от своего заточения. Кроме смутных воспоминаний раннего детства, всю свою сознательную жизнь она и так находилась в сплошной изоляции. Будучи самым ценным, что есть в жизни влиятельнейшего лица на всей Селеции, она была самым ограниченным человеком в своих возможностях среди всех его подданных. С каждым годом ее все больше оберегали и старательно прятали от посторонних глаз, и постепенно восточная башня стало ее единственным миром. Как итог, она почти не сталкивалась с настоящей жизнью, не имела понятия, как устроен мир и чего в нем хотят обычные люди.

Все ее скупое представление о жизни за пределами проклятого замка было взято из многочисленных книг, которые были единственным окном в действительность, пусть и искаженную. Лишь книги и их герои были ее настоящими близкими и верными друзьями, будто реальными людьми, о ком она могла бесконечно думать и мечтать круглые сутки напролет. В своем юном возрасте она была единственным человеком на всей огромной Селеции, кто прочитал абсолютно все книги, художественные и даже сугубо технические, например, по строительству и выплавке металлов. Самые же интересные романы, где речь шла о храбрых героях, сумасбродных королевах и сверкающих балах она перечитывала по многу раз из года в год, так как выход новых изданий был большой редкостью в королевстве.

Так получилось, что она жила в трех реальностях: надежно запертая в ненавистной башне, в удивительных сюжетах книг и в волшебной фазе. Только лишь сломав стабильность пространства на грани сна, она могла стремглав вылетать за пределы каменных стен и, словно молодая ласточка, летать над волнами безграничного моря, шумящей сочной листвой леса и обрывистыми склонами гор. Она бродила в фазе по такому неизвестному ей Парфагону, бедным окрестным селам, купалась в холодных озерах и даже была на вершине страшного и мерзкого вулкана. Если все другие жители столицы использовали фазу только для изменения внешнего вида и возраста, а также бессмысленного развлечения, то для нее это был реальный мир свободы, единственной возможностью выйти из этой круглой комнаты и делать все, что захочется.

Сердобольный Альберт, хорошо понимая, что лишал свою самую главную ценность всех возможных радостей жизни, пытался компенсировать ее безутешные страдания своей избыточной любовью и совершенно лишним потаканием. Без спросу посадив ее в золотую клетку над таким ярким и живым Парфагоном, словно дорогую певчую птичку в гостиной, он при каждой возможности изливал на нее свои чрезмерно теплые чувства. Но не выпускал. Кормил, поил, одевал, боготворил, уступал во всех мелочах, но никуда никогда не выпускал и даже не мог об этом подумать. Потерянная в фантазиях Элизабет вообще не могла понять смысла своей никчемной жизни и с каждым днем все больше ненавидела и одновременно любила своего родного отца. Ненавидела за каждодневные страдания и бесконечное заточение. Любила, как единственного, кого просто могла любить, ведь у нее никого больше не было. После всех этих загадочных покушений, даже проверенной годами прислуге было строго настрого запрещено приближаться к ней и о чем-либо разговаривать.

Она часто представляла в своем развитом воображении умершую при родах мать, которая могла хоть как-то за нее заступиться и скрасить скучную жизнь, но принцесса мало что о ней знала. Отец практически ничего не рассказывал дочери о ней: ни о том, какая она была, ни что ее интересовало, ни как и где они познакомились. По необъяснимой причине Альберт всегда крайне неохотно реагировал на любое упоминание об этой печальной для него истории и всегда упрямо уходил от таких вызывающих боль разговоров.