Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера - Джесс Хилл

* * *

Наверное, покажется странным, что столь поразительные истории так редко появляются в средствах массовой информации. Но тому есть причина. Публикация материалов, связанных с судебными делами, уголовно наказуема, если удастся доказать, что в них содержится информация, по которой можно идентифицировать фигурантов. Запрещено упоминать национальность, род деятельности, особенности внешности, использовать голосовые файлы в мультимедийных форматах. Не то что детальные, но даже достаточно общие описания ситуации при таких ограничениях вряд ли возможны. Вторжение в частную жизнь (статья 121 Закона о семье) строго карается. Журналистов могут оштрафовать или даже назначить им тюремный срок до года. Неудивительно, что корреспонденты и редакторы очень неохотно ступают на эту опасную тропу. Когда я только начала писать на эту тему, некоторые коллеги сочли, что я сошла с ума. Изначально статья 121 был внесена в закон, чтобы защитить пострадавших от насилия детей от огласки, но фактически оказалось, что новая норма принесла больше вреда, чем пользы. Деятельность Семейных судов теперь окружена тайной, так что некому следить, насколько хорошо и справедливо действует система.

* * *

Стоит только одной стороне обвинить другую в попытке «отчуждения» детей, как все разговоры о домашнем насилии или жестоком обращении с ребенком прекращаются. Юристы, специализирующиеся в области семейного права, прекрасно знают это. К тому же они понимают, какой именно эксперт сделает «правильное» заключение, удобное для их клиента. Это отлично показано в исследовании, проведенном криминологом Самантой Джеффрис в Университете Гриффитса. Один из адвокатов прямо признался ей: «Когда у меня была частная практика, мы специально искали тех, кто напишет такой отчет, где не будет говориться о насилии в семье, потому что это в интересах нашего клиента» (в данном случае доверителем был мужчина – домашний тиран). [35]

Я решила выяснить, как именно эксперты суда делают свои заключения, и для этого попыталась напрямую связаться с некоторыми из них. В 2015-м я побеседовала с детским психиатром Кристофером Рикардом-Беллом в его частном кабинете. Доктор любезно уделил мне более часа для подробного разговора.

Рикард-Белл – один из наиболее часто привлекаемых Семейным судом экспертов. Он сам заявляет, что в последние двадцать пять лет составил заключение о положении дел примерно в 2000 семьях. По его словам, очень часто приходится иметь дело с «очень конфликтными» делами, включающими в себя обвинения в абьюзе. Если попытаться делить их на те, где фигурируют обвинения в сексуальном насилии над детьми, то, по личным наблюдениям доктора, таких дел примерно около 1 % из всех, рассматриваемых судом. Я удивилась и решила все-таки уточнить, правильно ли поняла, что таких обвинений среди прочих свидетельств о насилии крайне немного. Мой собеседник подтвердил: да, по его мнению, это действительно так. На это я процитировала судью Колльера, который говорил о том, что матери все чаще фабрикуют свидетельства о сексуальном насилии над их детьми. «Думаю, все не так просто, – покачал головой доктор. – Матери не просто выдумывают эти претензии». Он пояснил, что чаще всего сталкивается с гиперопекой чрезмерно тревожного родителя, следящего за каждым шагом ребенка. Если он на время теряет своего отпрыска из виду, то потом допрашивает с пристрастием обо всем, что с ним было. Получив, по выражению Рикарда-Белла, «не вполне ясный ответ», мать или отец интерпретируют его определенным образом, «в русле своих фантазий и страхов, связанных с абьюзом». Я спросила, как часто он сталкивался с несовершеннолетними до 12 лет, дававшими ложные показания об абьюзе или преувеличивавшими то, что с ними происходило. «Думаю, в Семейном суде ложные свидетельства встречаются довольно часто – там ведутся жестокие баталии между супругами, которые всеми способами пытаются насолить друг другу и используют для этого детей». Я настояла на том, чтобы эксперт назвал приблизительный процент обвинений, которые он считает необоснованными, взяв, к примеру, только те, которые связаны с сексуальным насилием. «По моему опыту, примерно в 90 % случаев за ними не стоит реальных фактов, – будничным тоном констатировал доктор. – Надо понимать, что те, кто выступает с такими претензиями, составляют довольно узкую группу людей, крайне враждебно настроенных. Действительно, встречаются реальные случаи сексуальных злоупотреблений и физического давления, но очень многие супруги, доходящие в выяснении отношений до Семейного суда, – это очень мотивированные, юридически подкованные «принципиальные спорщики». На уровне судов более низких инстанций или Суда по делам детей мы сталкиваемся совсем с другим контингентом»[154].

90 %… Что-то знакомое… Через несколько дней я встречалась еще с одним экспертом, детским психиатром Кэролин Куадрио, которая сорок лет работает с детьми, пострадавшими от жестокости и сексуального насилия в семье. Она поразилась упомянутой Рикардом-Беллом цифре: «Гарднер тоже говорил, что 90 % обвинений ложные. В его работах не было никаких научных данных и фактов, он просто высказывал свое мнение». Куадрио утверждает, все обстоит с точностью до наоборот: исследования показывают, что 80–90 % обвинений при должном расследовании находят подтверждение. [36] Получается, Рикард-Белл до странности вольно смотрит на то, что такое сфабрикованные претензии. С каких же позиций он подходит к экспертной оценке сообщений об абьюзе? «Невозможно полагаться на утверждения ребенка, – пояснил мне психиатр. – В других судах детские свидетельства иногда считаются золотым стандартом истины, однако в Семейном суде мы не принимаем за чистую монету все, что сказано несовершеннолетним». И добавил, что такие свидетельства иногда рождаются оттого, что ребенка с пристрастием расспрашивает родитель, находящийся в состоянии повышенной тревожности. Юные создания не всегда видят различия между реальными фактами и вымыслом и зачастую готовы подтвердить все, что угодно, только чтобы старший был доволен. Я снова решила уточнить и спросила, насколько надежными он считает признания детей. Действительно ли им легче, чем взрослым, что-то внушить, направив их мнение в выгодную для манипулятора сторону? «Да, это сделать очень легко, – был ответ. – Дети до семи-восьми лет все еще мыслят “магически”. Они верят в Санта-Клауса, в сказки и стремятся лишь к одному – сделать приятное родителям. Затем, с восьми до тринадцати лет, они постепенно обретают способность более точно передавать факты, но все равно в значительной степени находятся под влиянием отца или матери».

Во время встречи с Кэролин Куадрио в ее кабинете в сиднейском пригороде Рэндвик я спросила, действительно ли тревожный родитель своими настойчивыми расспросами может внушить ребенку ложную уверенность, будто тот подвергся абьюзу. На это она ответила, что специально выдуманные «воспоминания» действительно можно «вменить», однако успех здесь будет в значительной степени зависеть от того, какие именно образы вы пытаетесь навязать малышу. В ходе одного известного эксперимента участников действительно удалось заставить поверить, будто в детстве они потерялись в большом магазине, плакали и искали маму. [37] Однако, по мнению Куадрио, одно дело «вспомнить», что ты потерялся, а другое – обмануть ребенка настолько, чтобы он был убежден, что подвергся насилию. «Только представьте, что вы пытаетесь настроить девочку, внушив ей, что во время купания в прошлую субботу папа засунул палец ей в вагину. Не так уже просто будет сделать так, чтобы она приняла эту ложь за правду».