Моё имя - Анастасия Соболева

по лицу и даже избить до полусмерти, дабы выяснить «переносимость боли у нового приобретения». Ну и, что самое главное, многие эксили действительно наслаждались происходящим и, с радостью на лице, пускали в ход своё право. Отвратительно. Омерзительно. Тошнотворно. Как же меня воротит от всего этого. Разве могут разумные существа быть настолько же жалкими, как и они? И это я сейчас говорю вовсе не о рабах, стоящих на сцене. Я говорю об эксилях, умудрившихся пасть столь низко и безвозвратно. Хочу уйти отсюда. Сбежать! Как можно быстрее и незаметнее.

Не став особо медлить, я прошептала Сирилу это своё заповедное желание. Слава всему, на моё краткое «хочу уйти отсюда» он ответил ещё более кратко, просто сказав «пошли». В тот же момент мы встали и, поднявшись на самый верх амфитеатра, дабы не мешать остальным, направились прямиком к выходу с этого дьявольского места. Само-собою, я старалась не смотреть на сцену, однако отчего-то все мои потуги раз за разом терпели сокрушительное поражение. А ведь до переселения в наш мир эксили обходились без рабства. Конечно, у них было весьма резкое разделение на социальные классы, вот только рабов не было совершенно точно — в библиотеке Анжей я не нашла ни единого упоминания о подобном явлении. Выходит, что им это не так уж и нужно… Иметь рабочую силу под рукой для них скорее забава, чем необходимость.

И вот, когда мы уже практически дошли до выхода в форме арки, я вновь бросила взгляд в направлении сцены с твёрдой уверенностью, что он совершенно точно станет последним. И опять… я ошиблась. Мысленно всё-также продолжала идти, однако, удивлённый взгляд Сирила сообщил, что мои ноги вместо того, чтобы повиноваться, просто-напросто застыли на месте. Дыхание участилось, и я вдруг осознала, что не могу отвести от сцены взгляда. Почему? Сама не знаю. На ней же абсолютно точно ничего не происходило… Однако интуиция всё продолжала твердить о том, что вот-вот и обязательно произойдёт. А я привыкла доверять своей интуиции.

На сцену вышла девочка лет тринадцати-четырнадцати с довольно тощим, слабым телосложением и грязными русыми волосами длиною чуть выше лопаток. Какое-то тряпьё, одетое на ней, больше напоминало мешок, чем одежду. Ну и, что самое отвратное, я немного преувеличила, употребив слово «вышла», поскольку, на самом деле, она была выведена ведущим за поводок, словно собака. Эта девочка… Я не удивилась бы, увидев её на рынке рабов в Низшей Аксилле, но вот о том, что она забыла здесь, не имела ни малейшего представления. Да и, к тому же, публике малышка была представлена в момент накала самых острых страстей, словно… джекпот какой-то.

С непониманием и даже лёгким страхом я взглянула Сирилу в лицо, ожидая услышать от него хоть какое-то объяснение. Напрасно — по искажённому презрением лицу было видно, что ничего он мне объяснять не планирует. Однако, поскольку я так и продолжала таращиться на него не моргая, Сирил понял, что не отстану, пока что-нибудь да не скажет. И этим «чем-нибудь», к моему огромнейшему удивлению, оказалось: «Пошли отсюда. Незачем тебе это видеть». Самособой, услышав подобное, уйти просто так я никак не могла.

Тем временем колесо событий на сцене даже не думало замедляться. Рот ведущего ни на секунду не затыкался, и отчего-то мне казалось, что говорит от нечто действительно важное. Вот только я была слишком далеко от сцены, чтобы что-нибудь да услышать. Поэтому, игнорируя все протесты и недовольства Сирила, чуть ли не бегом, направилась прямиком к первому ряду центральной ложи. Сирилу ничего не оставалось, кроме как, пусть и с возмущенным лицом, но последовать за мной следом. Не знаю, как объяснить, но я чувствовала, что это важно. Всё внутри меня просто огнём горело, пытаясь донести до мозга столь простую и в тоже время непостижимую истину.

— … этот ребёнок, — вещал ведущий с носом, напоминающим чем-то клюв ворона, — десяти лет (ого! а я думала, ей минимум тринадцать) наш сегодняшний подарок вам, дорогая публика. Пару дней назад девчонка пыталась застрелить из человеческого пистолета собственного клиента — весьма и весьма уважаемого среди нас эксиля, имя которого, по понятным причинам, я не рискну называть. Упомянутый джентльмен пожелал, чтобы, в наказание за свой проступок, девчонка наплакалась вдоволь и, под конец, чуть ли не молила о смерти. Сию миссию, уважаемые гости и гостьи, я с радостью передаю вам, поскольку уверен, что с ней вы, как и всегда, справитесь наилучшим, из всех возможных, образом.

Толпа оживилась и зашепталась в предвкушении чего-то воистину удивительного, пока ведущий подавал своим помощникам какие-то знаки. Спустя минуту на сцене уже началось нешуточное движение. Двое эксилей вынесли и установили в самом центре площадки что-то, весьма сильно напоминающее шест для откровенных танцев, с одним только, маленьким исключением: к верхушке была прикреплена тонкая, однако, по виду, весьма прочная железная цепь. Для чего она нужна, я поняла ещё до того, как носоклювик подвёл сопротивляющуюся девочку прямо к шесту и, задрав ей руки, не без помощи двоих помощников, крепко связал у запястья. Догадаться о событиях, что должны были последовать дальше, было не так уж и сложно. Повернувшись лицом к Сирилу, я больше прошипела, чем прошептала: «Если сейчас же не объяснишь, что именно здесь происходит, то, клянусь, я за себя не ручаюсь». Удивившись столь сильным переменам в моём голосе, Сирил всё-таки ответил.

— Местная традиция. Развлечение для тех, кто потратил личное время, придя на данное шоу, однако, не нашёл для себя ничего интересного. В конце каждого аукциона выводят смертника — человека, осуждённого на казнь за действительно ужасные преступления. До того, как лишится жизни, он должен пройти через боль и страдания, чтобы полностью осознать и искупить свою вину перед нами. Другими словами, знати разрешено издеваться над ним всеми возможными и невозможными способами. Аж до того момента, пока бедняга, наконец, не отдаст небу душу.

От одного лишь представления сего нелицеприятного зрелища я невольно содрогнулась. Так вот какие развлечения у этих ублюдков. Вот что доставляет им настоящее, истинное удовольствие. Хотя чему тут удивляться? Они ведь обычные твари, движимые лишь инстинктами и жестокостью.

Однако, с какой стороны ни посмотри, я была в полном замешательстве и совершенно не знала, что именно должна сейчас делать. Девочку на сцене я видела впервые в жизни, и у меня не было ни единой причины пытаться спасти её, кроме как сострадание, с которым я пыталась бороться вот уже на протяжении нескольких лет. Наблюдать за всем происходящим со стороны?