Древний Аллан. Дитя из слоновой кости - Генри Райдер Хаггард

Я завернул табличку в ткань и скрепил глиной, а также колечком Амады, воспользовавшись им вместо печати, после чего вручил послание жрецу, чтобы он передал его по назначению.

Наконец мы прибыли к реке и там, на открытом берегу, я увидел многих из тех, кто бок о бок сражался со мною в том бою с пришельцами с Востока, а вместе с ними – несметную толпу горожан. Они обступили меня со всех сторон – некоторые из них были ранены и опирались на костыли – и принялись упрашивать, чтобы я не уезжал, ибо с моим отъездом, как они предвидели, Египет будет ввергнут в печаль. Но я, едва ли не со слезами на глазах, отбился от них и вместе с матушкой укрылся под навесом, покрывавшим лодку. Там нас уже поджидал Бэс вместе со своею прекрасной женой, которая, несмотря на горечь расставания с Египтом, приветливо улыбалась нам, а кормчий и гребцы, все до одного эфиопы, разом поднялись и приветствовали меня как великого военачальника. Дождавшись попутного ветра, мы подняли парус и заскользили вверх по Нилу, уносясь прочь от Мемфиса, чьи храмы и пальмовые рощи через некоторое время исчезли из вида.

Нет нужды подробно рассказывать о нашем долгом-долгом плавании. Выше по течению Нила мы продвигались медленно: нам то и дело приходилось перетаскивать лодку через пороги – и так до тех пор, пока Египет не остался у нас далеко за кормой. В конце концов спустя несколько дней после того, как мы миновали устье другой реки, синего цвета, которая, стекая с северных гор, впадала в Нил, мы подошли к тому месту, где пороги оказались настолько длинными и крутыми, что нам пришлось тащить лодку волоком по суше. На заходе солнца мы снова сели в лодку и двинулись вверх по реке дальше, и вскоре я заметил чуть поодаль на песчаном берегу толпу людей, а за ними лагерь, состоявший из множества дивных шатров, расшитых, как мне показалось, шелком и золотом, под стать развевавшимся над ними знаменам с рельефными фигурами саранчи с золотым туловищем и серебряными лапами.

– Похоже, посланцы мои добрались вполне благополучно, – сказал мне Бэс, – потому что, как видишь, там собралась часть моих подданных, и они пришли нас встречать. Отныне, господин, я больше не буду величать вас господином, поскольку, сдается мне, я теперь снова стал царем. А вы теперь должны звать меня не Бэсом, а каруном. И еще, простите, но отныне вам придется кланяться в моем присутствии, хоть сам я того не желаю, но так велит обычай эфиопов. О, как бы мне хотелось, чтобы вы были царем, а я вашим другом, но теперь прощай беззаботная жизнь и свобода!

Я рассмеялся, а Бэс и бровью не повел – только повернулся к своей женушке, которая уже взирала на него свысока, и сказал:

– Госпожа Карема, наведи на себя красоту, да побольше, и забудь, что когда-то ты была Чашей или чем там еще, безусловно полезным, ибо отныне тебе суждено стать царицей, коли ты придешься по нраву моему народу.

– А что, если я не придусь ему по душе, муженек? – полюбопытствовала Карема, распахнув свои прекрасные глаза.

– Даже не знаю, женушка. Может, меня отвергнут, хотя горевать по такому случаю я не стану. Или тебя, потому как уж больно ты кожей бела, а все царицы эфиопов чернокожи, и тогда я уж точно не выдержу и зальюсь слезами.

– А если они и впрямь отвергнут меня, потому что я белая, вернее коричневая, а не черная, как агат, что тогда, о муженек?

– Тогда – о! – тогда не могу сказать, о женушка. Может, они отошлют тебя обратно на родину. Может, упекут в храм, где ты будешь жить в одиночестве, хоть и в достатке. Помню, как-то раз они упекли туда одну белую женщину, нарекли ее богиней и поклонялись ей до тех пор, пока она не померла с тоски. А может… ну, я даже не знаю.

Тут Карема вышла из себя.

– В таком случае уж лучше я осталась бы Чашей, – сказала она, – и служила дальше святому Таноферу – по крайней мере, он учил меня всяким таинственным фокусам, – вместо того чтобы забраться в такую глушь к чернокожим дикарям за компанию с карликом, который хоть и царь, но, как видно, не имеет никакой власти, потому что даже не может защитить свою избранницу-жену.

– Ну почему женщины всегда впадают в раж за здорово живешь? – робко вопросил Бэс. – Ладно бы попрекать меня, когда б такое и впрямь случилось.

– Если хоть что-нибудь похожее случится, муженек, я и не такое скажу, – огрызнулась она.

Однако спор на том и закончился, поскольку как раз в это время наша лодка подошла к берегу и в воду с дикими песнями тут же кинулась часть встречавших нас туземцев, чтобы вытащить лодку на прибрежный песок.

Бэс встал на носу лодки, потрясая луком, и ответом ему был громогласный крик:

– Карун! Карун! Это он! Он вернулся через столько лет!

Туземцы дважды прокричали так и тут же все как один пали ниц, уткнувшись лбами в песок.

– Да, народ мой! – воскликнул Бэс. – Это я, карун, чудесным образом избегнувший многих опасностей в дальних краях благодаря Саранче – на небесах и, как вам, верно, рассказали мои посланцы, дорогому моему другу, благородному Шабаке-египтянину, соблаговолившему прибыть со мной и какое-то время у нас погостить… Так вот я наконец вернулся в Эфиопию, дабы оделить вас мудростью, как солнце – светом, излив его на ваши головы топленым медом. Кроме того, памятуя о наших законах, которыми я некогда пренебрег и оставил вас, я обошел весь свет, пока не нашел самую красивую девушку на земле и не взял ее себе в жены. Она также соблаговолила прибыть в эту далекую землю, дабы стать вашею царицей. Подойди же, прекрасная Карема, и покажись народу моему, эфиопам.

Карема вышла вперед и встала рядом с Бэсом – то была странная парочка. Эфиопы, поднявшись на ноги, впились в нее глазами, и тут один из них сказал:

– Карун назвал ее красивой, но на самом деле она почти белая и на редкость уродливая.

– Во всяком случае, она женщина, – проговорил другой, – ведь у нее женская фигура.

– К тому же он женился на ней, – заметил другой, – и даже царь вправе хоть раз выбрать себе жену. Да и можно ли в таких делать судить о вкусах?

– Довольно! – властно сказал Бэс. – Это сегодня она кажется вам некрасивой, посмотрим, что вы скажете завтра. А теперь дайте нам сойти на берег и перевести дух.

Пока мы высаживались на берег, у меня была возможность рассмотреть эфиопов. Они были высоки и черны как смоль; у них были полные губы, белые зубы и плоские носы. Глаза – большие, а белки – желтоватые, волосы – курчавые, точно шерсть, бороды – короткие, лица – неизменно улыбчивые. Что до одежды, то они были почти нагие, хотя старейшины или вожди рядились в леопардовые шкуры, а некоторые – в некое подобие шелковых туник с поясами. У всех имелось оружие: луки, короткие мечи и маленькие, круглые щиты, обтянутые шкурой не то гиппопотама, не то носорога. Они были буквально увешаны золотом – даже не самые знатные носили на руках широкие золотые браслеты, при том что шеи вождей обвивали массивные крученые золотые ожерелья, а у некоторых тяжелыми браслетами из того же золота были обхвачены и лодыжки. Обуты они были в сандалии; головы у одних были украшены страусиными перьями, а у других, которых я принял за жрецов, – искусной отделки золотыми ободами в форме саранчи. Однако ни одной женщины среди них не было.