Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

Аристотель неявно допускает, что поиски «блага» у человека, который живет одинокой жизнью на пустынном острове, пусть даже богатом, в общем и целом нельзя было бы сравнить с поисками блага «в городах», то есть в обществе. Следовательно, он признает различные связи и зависимости, складывающиеся на уровне идей, когда люди живут в обществе. Поэтому общество должно решить, в чем заключается хорошая жизнь, выбирая экономические институты, которые оно будет поддерживать, и культуру, которая передается в школе. А если так, «надо попытаться хотя бы в общих чертах представить себе, что это такое [высшее благо]» (1094b). Эта мысль выявляет слабое место в конкурирующей с ней либертарианской идее, согласно которой хорошая жизнь — это свободная жизнь. Могут представить полностью свободные общества, в которых из-за культуры преступности, промискуитета или наркотиков большинство людей, если не все, будут несчастны.

В некоторых из наиболее проницательных пассажей Аристотеля описывается, чем хорошая жизнь не является. Она не сводится к правильным политическим делам. Возможно, такова цель политиков, указывает он, однако «и такое кажется слишком поверхностным в сравнении с искомым [благом]. Действительно, считается, что почет больше зависит от тех, кто его оказывает, нежели от того, кому его оказывают, а в благе мы угадываем нечто внутренне присущее и неотчуждаемое». Далее он доказывает, что благо не заключается и в добродетелях. Нам требуются определенные добродетели, чтобы успешно жить хорошей жизнью, однако добродетель не является самодостаточной: вы можете быть нищим, но при этом добродетельным, если вы не понимаете, по какому пути пойти, и не знаете, какой путь ведет к счастью.

И все-таки есть тот способ жизни, который для людей является благом. Какую бы частную концепцию блага ни разделял народ или отдельные люди, хорошая жизнь всегда означает некоторое внутреннее состояние или же такое состояние ума и чувств, которое люди стремятся найти в том, как они проживают свои жизни. (Говоря об этом состоянии, Аристотель использует греческое слово eudaimonia (1095b), точное значение которого рассматривается ниже.) Эта идея хорошей жизни наполнена гуманистическим смыслом. Это не идея божественной жизни, как в некоторых религиях, в которых считается, что цель людей — использовать ресурсы для того, чтобы выжить и воспроизвести человеческий род, дабы следующее поколение смогло выжить и воспроизвести себя, и так до бесконечности. Различие между двумя этими концепциями сводится к различию между жизнью, всем обязанной божеству, и жизнью, которая является ценной для самой себя. В этом отношении Аристотель, писавший в IV веке до нашей эры, занял позицию, весьма отличную от установок иудаистских жрецов середины второго тысячелетия до н. э., а также более поздних священнослужителей.

Аристотель, чтобы его не посчитали гедонистом, тут же объясняет, что, хотя хорошая жизнь — это то, к чему стремятся люди, считая ее привлекательной, это не жизнь в «развлечении». Он пишет: «ведь это даже нелепо, чтобы целью было развлечение и чтобы человек всю жизнь работал и терпел беды ради развлечений потому что развлечение напоминает отдых, а не будучи в состоянии трудиться непрерывно, люди нуждаются в отдыхе» (1176b). Возможно, самому Аристотелю бывало весело со своими слушателями студенческого возраста. То есть мы не должны быть рабами хорошей жизни. Можно позволить себе один-другой вечер в опере или в кинотеатре, даже если это не помогает развитию наших жизненных проектов. Кроме того, никогда не известно, что им поможет. Когда мы знакомимся с каким-либо произведением, нам может прийти в голову идея, которая пригодится в будущем, которое пока еще не известно.

Итак, мы видим, что тема Аристотеля — это природа тех путей, которые для людей являются правильными. Он не утверждает, что хорошая жизнь — это свободная жизнь, словно бы не важно, что люди со своей свободой делали. Также он не ограничивает хороший путь одним из путей, которые общество уже открыло индивидам, поскольку он не может не учитывать того, насколько узка или широка эта свобода. (Возможно, Аристотель одобрил бы любое увеличение свободы, которое было бы доступно всем, то есть любое увеличение, которое не ограничивало бы ничьей чужой свободы. В любом случае, об этом напишет свою книгу Ролз.)

Какова же собственно аристотелевская концепция хорошей жизни? По существу, он характеризует ее как поиск знания. Или его собственными словами: «Уже было сказано, что это созерцательная деятельность Действительно, эта деятельность является высшей, так как и ум — высшее в нас» (1177а). «Eudaimonia, — пишет он, — [проистекает] из определенного рода учения». Учение является «высочайшим благом», и главная причина, как он доказывает, в том, что оно требует «разума», а разум — это основная способность, отделяющая человека от других животных. Он добавляет, что эта концепция согласуется с его собственными наблюдениями, показывающими, что другие животные не испытывают eudaimonia[207].

Основная идея аргументации Аристотеля, если не брать темы животных, состоит в том, что при увеличении способности к пониманию и богатства, которое поддерживает эту способность, человек достигает все более высокого уровня удовлетворения, а не просто получает все больше одних и тех же удовольствий. Удовлетворение, получаемое от накопленного знания и от поиска знаний, находится на вершине иерархии конечных благ. Чем выше уровень дохода, тем выше доля расходов на эти возвышенные цели. В этом смысле они являются высочайшим благом.

Довольно узкая трактовка знания, которое Аристотель, видимо, считает «высочайшим благом» и чьи поиски, по его мнению, являются «высшей деятельностью», расходится с современными ценностями. Он, судя по всему, полагает, что знания, к которым стремятся люди, являются исключительно целью, отличной от средств, а поиски знания являются аскетической деятельностью, практикуемой в закрытой среде и разве что изредка подстегиваемой совместным исследованием или разговором с другом, то есть такой деятельностью, которой заняты математики, физики-теоретики и другие ученые, вроде философов и историков. Несомненно, эти достаточно узкие взгляды Аристотеля обусловлены его личной историей, которая ограничивалась миром, ориентированным на классические знания, а не на практические, а также на классический способ их приобретения — то есть учение.

У этого тезиса в его исходной форме есть еще одна проблема. Если высочайшим благом является знание, которое не используется ни для чего другого, общество, когда оно становится все более производительным или богатым, будет все больше времени уделять досугу, нацеленному на поиски знания, не имеющего коммерческой рыночной ценности. Согласно этой теории, когда в той или иной стране почасовая производительность вырастет, мы через какое-то время будем замечать лишь незначительный прирост в производстве и продаже товаров (или даже отсутствие такого прироста), поскольку дальше будет идти лишь прирост досуговой деятельности, нацеленной на приобретение знаний. Именно такое предсказание было выдвинуто в статье Джона Мейнарда Кейнса «Экономические возможности наших внуков» (1930), вызывающей восхищение у одних и ужас — у других[208]. Загадка, впрочем, решится легко, как только мы усвоим более широкий взгляд на знание и примем в расчет один-два дополнительных аспекта, к которым стремятся люди, ищущие знания.