Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

– За наше счастье, каким бы оно ни было.

Я ничего не говорю, слегка касаюсь ее бокала своим, и, глядя друг другу в глаза, мы оба отпиваем немного шампанского.

– Я тебе нравлюсь такой, темноволосой? Ты меня сначала не узнал? – Она замолкает и улыбается мне. – Это парик. Я надела его для тебя. Я хотела быть твоей последней подружкой, твоим последним холостяцким поцелуем…

Баби продолжает на меня смотреть, пока я допиваю шампанское и ставлю бокал на столик. Она встает, берет бутылку, снова наполняет оба бокала и передает мне один из них.

– Можно?

Баби указывает на место рядом со мной на диване: она хочет сесть рядом, хочет меня соблазнить.

– Это же твоя яхта.

– Но если ты мне не разрешишь, я ничего не сделаю.

Я смотрю на нее молча. Она кажется спокойной, невозмутимой. Пожалуй, она и в самом деле выполнила бы любое мое указание. Я приглашаю ее сесть со мной рядом:

– Пожалуйста.

Она приближается ко мне, садится, отпивает еще немного шампанского. Потом берет пульт, приглушает свет, делает музыку громче. Потом наклоняется и начинает медленно расстегивать застежки ремешков туфель. Снимает сначала одну туфлю, потом вторую, остается босиком.

– Да, вот так мне удобнее. Я надела этот парик потому, что сегодня вечером мне не хотелось быть Баби. Мне хотелось быть какой-нибудь другой, каких много, но так тебе понравиться, чтобы ты передо мной не устоял и решил провести особенную ночь со мной. Ты сделаешь мне этот подарок?

И она пристально смотрит на меня своими томными глазами. Ее рот слегка приоткрыт, и я смотрю на ее губы, на ее зубы, на ее улыбку, различимую в полутьме. Сколько раз я мечтал об этих губах, сколько раз я расшибал кулаками шкафы и двери, потому что ты уже не была моей, Баби.

– Завтра я женюсь.

– Я знаю, но сегодня ты здесь.

Она кладет мне руку на грудь, опускает ее ниже, на живот, а потом привлекает меня к себе и прижимается к моему лицу. И тут мне представляется Джин; я, словно наяву, вижу ее большие и добрые глаза. Я вспоминаю ее смех, ее письмо, которое прочитал сегодня утром за завтраком… Мне вспоминаются ее родители, отец Андреа; вспоминается, как мы выбирали церковь и свадебное меню; вспоминаются сказанные слова и сделанные обещания. И я чувствую себя виноватым, неправым… Мне хотелось бы быть сильным и уйти, но я ничего не делаю, только закрываю глаза. Я столько выпил… Мне кажется, будто я слышу, как кто-то смеется. Нет, это правда, ты права: это не объяснение. Но на ней парик, она другая, это такая же холостяцкая вечеринка, как и всякие другие, последний перепих, и ничего больше… Но я знаю, что это не так. Баби берет мою правую руку, проводит ею по своим ногам, поднимает ее выше, заводит под платье, давая мне почувствовать, как она меня хочет… Потом она садится мне на колени. Теперь она еще ближе.

– Люби меня, люби меня сейчас, только этой ночью. Как тогда, больше, чем тогда…

И мы сливаемся в поцелуе.

Я слышу вой сирены. Просыпаюсь, открываю глаза. Я в полутьме большой каюты, каюты-люкс. Открываю занавеску, за иллюминатором уже день. Вдалеке проплыл корабль. Сколько сейчас времени? Я смотрю на часы на прикроватном столике. Половина одиннадцатого утра. Еще ничего. Это было, как удар молнии… Я оглядываю каюту, иду в ванную. Никого нет. Может, мне это приснилось. А потом я вижу ее – на столике около зеркала, прислоненную к ведерку, из которого торчит, горлышком вниз, уже допитая бутылка «Кристалла». Ее черный парик и записка. «Ты об этом подумаешь? Ну пожалуйста». Я беру записку, рву ее на тысячу кусочков, надеваю халат, выхожу из каюты, быстро прохожу по всему коридору и, наконец, встречаю капитана.

– Добрый день. Хорошо спали? Завтрак готов.

Он указывает на накрытый стол, полный еды. Под стеклянным колпаком стоит тарелка с еще горячей глазуньей, а за запотевшим стеклом угадываются тосты, прикрытые салфеткой из светлой ткани, идеально подходящей под цвет скатерти, а также круассаны, масло, сырокопченая ветчина, сыр бри. Все, как мне нравится. Все то, что она не забыла.

Капитан мне улыбается и, видимо, угадывает мой первый вопрос.

– На судне никого нет. Когда вы позавтракаете и когда захотите, катер доставит вас на сушу. Там вас уже ждет машина, и самое большее через два часа вы будете в «Хилтоне». По крайней мере, мне дали этот адрес.

– Да, спасибо.

– Я сейчас уйду. Газеты здесь, в углу.

Он уходит.

Я беру кофейник, наливаю кофе в чашку, потом беру тост, отрезаю немного сыра бри и одновременно ем яичницу. А вот ветчины мне не хочется. Вчера вечером я много выпил. Я замечаю и свежевыжатый апельсиновый сок в большом стакане, прикрытом картонной крышкой. Сняв ее, пью сок. Он идеальный. Его отфильтровали; в нем нет ни косточек, ни мякоти. Его выжали совсем недавно, и апельсины, наверное, держали в прохладе. Я медленно ем, пью кофе, съедаю еще кусочек бри и соленые круассаны. Потом вытираю салфеткой рот и встаю из-за стола.

Возвращаюсь в каюту, принимаю душ и надеваю то, в чем я был накануне вечером. Потом беру мобильник. Он почти разрядился, но чтобы читать сообщения, заряда хватает. Первое сообщение – от Гвидо:

«Ты развлекся? Надеюсь, что да. Я – очень. А ты, наверное, еще больше, учитывая, что был с девушкой из эскорта! Черт побери, только ты мог подцепить такую богатую девушку из эскорта – такую, за которую не только не пришлось платить, но… которая за все заплатила сама!» Ему, как всегда, удается меня рассмешить. Но потом я сразу же читаю другое сообщение:

«Привет! Ну и как? Как прошла твоя последняя холостяцкая ночь? Хорошо развлекся? Я пыталась что-нибудь разузнать от Гвидо и других приглашенных на твой мальчишник, но никто ничего не сказал! Даже их женщины! Вы, мужчины, просто ужасные. Готовы умереть, покрывая друг друга! С другой стороны, „Никогда не уступай!” – это и ваша песня, и ваш девиз! В любом случае, я остаюсь при своем: надеюсь, что ты развлекся, но не слишком! И, самое главное, надеюсь увидеть тебя в церкви! Целую… и люблю тебя!»

Я смотрю на сообщение Джин и, на секунду закрыв глаза, снова вижу разные образы. Это только вспышка, небольшие кадры из какого-то сна. Да, это был всего лишь сон, последний перепих, как говорит Гвидо, с очень богатой девушкой из эскорта. Я кладу мобильник в карман и выхожу на капитанский мостик. Капитан меня ждет на корме. Здороваясь со мной, он улыбается и подает мне руку.

– Было приятно увидеть вас на судне, хотя ни я, ни моя команда вас до сих пор никогда не видели.

Я смеюсь.

– Спасибо за конфиденциальность.

Потом он протягивает мне сверток:

– Это для вас. Последнее, что я должен был вам передать. Хорошего дня.

– Спасибо.

Я делаю последние шаги по трапу и сажусь в катер. Матрос ждет, когда я сяду, чтобы завести катер и помчаться на полной скорости. Я оборачиваюсь. Капитан опирается на ограждение. Он поднимает правую руку и машет мне. Я машу ему в ответ. Он симпатичный. У него темно-синие глаза и лицо в морщинах – от солнца и от моря. Наверное, в искусстве мореплавания он ас. Когда мы отплываем на приличное расстояние, я слегка зажмуриваю глаза: отблески солнца на море меня раздражают, но с этого расстояния «Лина III» кажется действительно огромной. Она высокая, как дом. Я решаюсь открыть сверток. Медленно разворачиваю его, стараясь, чтобы оберточная бумага не улетела в море. Это футляр, и когда я его открываю, у меня нет слов. Это солнцезащитные очки «Балорама» фирмы «Рэй-Бэн», винтажные – такие, как я носил тогда; такие, которых уже давно не выпускают, но они новехонькие. При них – записка: «Только для тебя». Я рассматриваю очки изнутри, разглядываю их дужки. На них – индивидуальный номер: 001. Я их надеваю. Теперь моим глазам лучше – но не сердцу. Меня ласкает ветер, и я стараюсь не думать, не чувствовать себя виноватым. Это был всего лишь мальчишник, такой, как все, не хуже и не лучше. Я себя в этом убеждаю. Надеюсь, что так же я буду думать и завтра. Катер мчится на максимальной скорости, и мы причаливаем к пристани ровно тогда, когда это предполагал капитан. Тут меня ждет машина, но за рулем не Гвидо. Я сажусь в нее, и шофер поворачивается ко мне, ждет подтверждения.