До конца времен. Сознание, материя и поиск смысла в меняющейся Вселенной - Брайан Грин

Это уточнение мыслей зашло гораздо дальше роли уравнений. Заставив меня представить себе будущее, лишенное субъектов, способных принять все, что мы ценим, лишенное кого бы то ни было, кто мог бы добавить собственный иконический отпечаток и передать все это будущим поколениям, сценарий Судного дня наглядно продемонстрировал, насколько пустым оказалось бы такое будущее. Если бессмертие отдельного человека может быть лишено смысла, бессмертие биологического вида представляется необходимым для его присутствия.

Я не могу сказать наверняка, насколько распространенной была бы такая реакция на новость о неминуемом конце, но мне кажется, что это была бы обычная реакция. Философ Сэмюэл Шеффлер недавно инициировал научное исследование на эту тему с использование одного из вариантов вопроса, заданного мне несколько десятилетий назад. Как бы вы отреагировали, спрашивает Шеффлер, если бы узнали, что через 30 дней после вашей смерти все оставшееся будет уничтожено? Это более показательный вариант сценария; он исключает преждевременную смерть самого человека и потому сильнее фокусирует внимание на роли потомков в оценке значимости. Тщательно обоснованное заключение Шеффлера созвучно моим собственным неформальным размышлениям: Наши тревоги и обязательства, наши ценности и суждения о важности, наши представления о том, что имеет значение, и что стоит делать, — все это сформировано и поддерживается на общем фоне, предполагающем по умолчанию, что человеческая жизнь сама по себе есть процветающее непрерывное предприятие. Нам необходимо, чтобы у человечества было будущее, чтобы сама идея о том, что какие-то вещи имеют значение, надежно сохраняла место в нашем концептуальном репертуаре7.

Другие философы тоже рассматривают эту проблему, взвешивают мнения и предлагают более разнообразные решения. Сьюзан Вольф предполагает, что осознание нашей общей судьбы может поднять заботу о ближних на новую высоту, но тем не менее она тоже согласна, что представление о будущем, населенном людьми, необходимо для придания нашим предприятиям смысла8. Гарри Франкфурт предлагает иную точку зрения; он считает, что многое из того, что мы ценим, в первую очередь художественные творения и научные исследования, не пострадает в сценарии Судного дня. Внутреннего удовлетворения от этих действий, уверен он, будет достаточно, чтобы многие продолжили ими заниматься. Я уже привел свои возражения в отношении научных исследований, что лишний раз подчеркивает один момент, очевидный, но показательный: реакция людей на такую новость была бы разной9. Лучшее, что мы можем сделать, — это представить себе доминирующие тенденции. Для меня и для многих других участие в творческих занятиях и ученых исследованиях дает возможность ощутить себя частью длинной, богатой и непрерывной цепочки человеческого диалога. Даже если написанная мною физическая статья не перевернет мир, она тем не менее позволит мне ощутить себя частью беседы. Но если я знаю, что мое слово станет последним и что в будущем некому будет задуматься над моими словами, то зачем мне, спрашивается, суетиться.

В сценарии Шеффлера, так же как в вопросе, заданном мне многие годы назад, Судные дни носят гипотетический характер, но масштабы времени в вопросе гибели мира вполне представимы. Судные дни, с которыми мы разбирались в этой книге, вполне реальны, но назначаемое для них время делает их очень и очень отдаленной перспективой. Влияет ли на выводы это изменение масштаба, причем изменение колоссальное? Этот вопрос рассматривают и Шеффлер, и Вольф; он обыгрывается и в чудесной сцене в фильме «Энни Холл», где девятилетний Элви Сингер решает, что нет смысла делать уроки, поскольку через несколько миллиардов лет расширяющаяся Вселенная распадется и все погибнет. Психологу Элви, не говоря уже о его матери, тревога мальчика кажется абсурдной. Зрители смеются, потому что считают страх Элви нелепым. Шеффлер разделяет эти представления, но отмечает, что не в состоянии принципиально понять, почему мы считаем нормальным переживать экзистенциальный кризис перед лицом неминуемой гибели, но глупым делать то же самое, если эта гибель отнесена далеко в будущее. Он приписывает это сложности осознания нами масштабов времени, выходящих далеко за пределы человеческого опыта. Вольф соглашается с этим, отмечая, что если немедленная гибель человечества лишает жизнь смысла, то же должно быть верно, даже если этот конец еще далеко. В самом деле, замечает она, по космическим меркам задержка в несколько миллиардов лет — вовсе не большая.

Я согласен с этим. Всей душой согласен.

Как мы неоднократно видели, представление о длительных и коротких промежутках времени не абсолютно. Долго или коротко, зависит от точки зрения. Время, представленное обзорной площадкой Эмпайр-стейт-билдинг на 86-м этаже, громадно по нашим повседневным стандартам, но сравнивать этот промежуток времени со временем, представленным 100-м этажом, — все равно что сравнивать мгновение ока и 10 000 веков. Наша привычная человеческая точка зрения ведет нас к суждениям хотя и верным в принципе, но также ограниченным. Поэтому я вижу в сценарии неизбежной гибели не более чем инструмент, позволяющий при помощи искусственной проблемы вызвать вполне аутентичный отклик. Представление, которое мы получаем, остается верным для конца, который ожидает наших потомков в далеком будущем; это будущее, если рассматривать его в более широком контексте, отстоит от нас всего лишь на мгновение.

Хотя усвоить масштабы времени, существенно выходящие за рамки всего, что мы испытываем на собственном опыте, и правда нелегко, путешествие, предпринятое нами в этой книге, наполнило космическую шкалу времени отметками, которые помогают сделать абстрактное конкретным. Не могу сказать, что внутренне ощущаю шкалу времени, размеченную на метафорическом здании «Эмпайр-стейт-билдинг», точно так же, как я ощущаю временные шкалы повседневной жизни, или моего поколения, или даже нескольких поколений, но последовательность трансформирующих событий, которые мы рассматривали, обеспечивает мне опорные точки для ориентирования в будущем. Нет нужды петь мантры, и поза лотоса также опциональна, но, если вы отыщете тихое местечко и позволите своему сознанию медленно и свободно проплыть вдоль космической шкалы времени, пройдя через нашу эпоху и дальше, мимо эпохи далеких удаляющихся галактик, мимо эпохи величественных планетных систем, мимо эпохи грациозных закрученных галактик, мимо эпохи выгоревших звезд и блуждающих планет, мимо эпохи тлеющих и исчезающих черных дыр и дальше, к холодному, темному, почти пустому, но потенциально бесконечному простору — где о том, что мы когда-то существовали, свидетельствует лишь отдельная частица, расположенная здесь, а не там, или другая отдельная частица, движущаяся туда, а не сюда, — и если вы хоть сколько-то похожи на меня и позволите этой картине полностью улечься в вашем сознании, тот факт, что мы забрались фантастически далеко в будущее, едва ли сильно ослабит потрясающее, проникнутое благоговением чувство, которое поднимется в груди. Мало того, в одном принципиально важном смысле этот громадный промежуток времени только добавляет веса почти невыносимой легкости бытия; в сравнении с достигнутым нами масштабом времени эпоха жизни и разума выглядит пренебрежимо малой. По сегодняшним меркам весь ее размах, от первых микроорганизмов до последней мысли, должен быть меньше промежутка времени, необходимого свету, чтобы пересечь атомное ядро. Полная длительность существования человечества — не важно, уничтожим мы себя сами в ближайшие несколько столетий, будем стерты с лица земли природной катастрофой в ближайшие несколько тысячелетий или найдем каким-то образом способ продолжать существование до смерти Солнца, гибели Млечного Пути или даже полного распада сложного вещества, — все равно останется быстротечной.