Vremena goda - Борис Акунин

Сегодня несчастный Жиль Мерсье наконец обрел свободу. После четырнадцати лет одиночного заключения в каземате собственного тела. Осталась мадам Канжизэ, пережившая своего помощника и преемника. В сумрачной похмельной голове Люка шевельнулась паническая мысль: «Теперь моя очередь! Освободившуюся вакансию займу я!»

От тоски и ужаса в душе зашевелились какие-то глубинные, подсознательные силы, и Люком завладело неудержимое желание заглянуть в пропасть, полюбоваться на собственное будущее. Если сделать это, возможно, что-то прояснится, само собою придет некое решение.

На плохо гнущихся ногах, преодолевая тошноту, побочный эффект похмелья и страха, он поднялся на третий этаж, в коридоре столкнулся с аутистом, полминуты помаялся перед дверью. И вошел, все-таки вошел.

Она выглядела еще чудовищней, чем он предполагал. Египетская мумия. Мощи. Высохший труп.

А все же Люк понял: его привел сюда не мазохизм, его привело сюда мужество.

Дребезжащим голосом он сказал:

– Мадам, мы с вами незнакомы. Я директор резиденции доктор Шарпантье. Пришел представиться, а также сообщить, что ваш помощник и мой предшественник Жиль Мерсье скончался. Следующий на очереди – я. Со временем составлю вам компанию. Но не торопите меня, дайте еще немного пожить.

Ресницы коматозной старухи дрогнули.

В этот миг и пришло решение.

«Не дождешься, ведьма! При первых же симптомах Альцгеймера – как Ромен Гари».

И сразу полегчало.

В воскресенье утром Вера исследовала феномен простого человеческого счастья. Это явление в ее родной стране относилось к категории раритетов, лично для нее было вообще недостижимо, а здесь выглядело чем-то естественным, само собою разумеющимся.

В выходные дни парк резиденции «Времена года» открывал ворота для всех желающих и превращался для окрестных жителей в место для прогулок. Шарпантье говорил, что это дает заведению налоговые льготы, да и старикам полезно видеть обычных людей, предающихся мирным семейным радостям.

Словосочетание «народные гуляния» у Веры ассоциировалось с чем-то малоприятным: сосущие пиво похмельные мужики, стаи матерящейся гопоты (такой же противной, как само это слово), орущие на детей мамаши, милиционеры с резиновыми дубинками, всюду намусорено. Московские скверы и бульвары в праздничный день она всегда обходила стороной.

Здесь же всё было по-другому: тихо, чинно, мило. Конечно, играло роль и то, что парк не столичный, а провинциальный, но про наши провинциальные парки лучше вообще не вспоминать.

Каждый выходной Вера приходила полюбоваться пасторальной идиллией, это зрелище ей не надоедало.

По аллеям трусили в одиночку и группками бегуны, подходили знакомиться вежливые, негавкающие лабрадоры, у каждой гуляющей семейной пары было по два, по три, а то и по четыре ребенка. Большая компания школьников старательно и неумело строила крепость из недавно выпавшего скудного снега; мамаши весело и организованно расставляли на столах термосы и резали бутерброды. Через кусты к обрыву прошествовал отряд пожилых людей в одинаковых красных куртках, с биноклями и фоторужьями. Это был кружок любителей-орнитологов.

– А сейчас мы с вами пойдем любоваться нормандской синицей! – вещал энтузиастический руководитель. – О, мсье-дам, это удивительная птица!

Когда-нибудь так же будет и у нас, думала Вера, с завистью провожая взглядом поклонников нормандской синицы. Но, наверное, еще нескоро.

Есть два вида счастья: большое и маленькое. Первое не длится долго, потому что от него перехватывает дыхание, а сколько можно просуществовать без выдоха? Про такое счастье она хорошо понимала. Оно было ей знакомо. Но счастье маленькое, повседневное, которое даже не называет себя этим праздничным словом, казалось Вере непостижимой загадкой. Как это у них получается? Жить изо дня в день одинаково, размеренно, радоваться простым и естественным вещам: что у детей всё хорошо, что будет уик-енд, а потом отпуск, а еще – долгая пенсионная жизнь, когда мы все отдохнем от забот и будем заниматься не тем, что должно, а тем, что нравится.

У нас в России пока лишь малое число избранных могло позволить себе столь блаженную старость. Эти немногие счастливцы сегодня тоже гуляли в парке, радуясь ясной погоде и еще не растаявшему снегу, редкому гостю здешних зим.

Даже бывший член ГКЧП, исполненный значительности, каждую минуту помнящий, что он – фигура исторического масштаба, и тот разнежился на январском солнышке. Сел на скамейку, откинулся и задремал в своей винтажной неснашиваемой дубленке, наверное, полученной еще из цековского распределителя. Пыжиковая шапка свалилась на сиденье, легкий ветерок шевелил седые волосы, и даже издали было слышно уютное похрапывание.

Мимо шел бывший диссидент Михаил Маркович Кучер. Нагнулся, подобрал что-то, выпавшее из кармана у спящего, положил в шапку. Вера умилилась: даже на идеологических врагов местная атмосфера действовала умиротворяюще. Михаил Маркович уселся на соседнюю скамейку с очень довольным выражением лица, достал из кармана блокнот и стал там что-то писать.

Вера давно уже выработала формулировку, в правдивости которой она всё больше убеждалась: «Главный признак правильно устроенного общества – если в нем старость нестрашна и старики не вызывают жалости». Что ж, цель определена. Понятно, куда двигаться. Как – тоже, в общем, ясно.

Тихий звон отвлек ее от мыслей. Он прозвучал уже не в первый раз. Откуда это?

Люди, проходившие мимо дремлющего члена незадачливой хунты, на миг останавливались, читали что-то написанное на листочке и бросали в меховую шапку монеты. Михаил Маркович на соседней скамейке скалил зубы. Поймал Верин взгляд, подмигнул.

Она встала, пошла прочь, от греха подальше. Едва свернула за стриженый кустарник, как сзади послышались сердитые стариковские крики. Член ГКЧП проснулся. Увидел поданную милостыню, бумажку. Там написано что-нибудь вроде «Пожалейте бывшего члена ЦК» или «Подайте призраку коммунизма». Юмор диссидента довольно однообразен.

Ох, будет сегодня очередной скандал.

Ничего, согласно новейшей психологической методе, умеренные конфликты в доме престарелых даже полезны, поскольку нарушают монотонность эмоционального фона. У французов есть даже специальное пособие, помогающее создавать небольшие турбуленции искусственным образом. Правда, жители «Времен года» пока отлично решают эту проблему без посторонней помощи.

От мысли о скандалах и конфликтах был один шаг до вечной темы Вериных размышлений – как быть со Славой. Всё одно и то же, хождение по замкнутому кругу.

После его осеннего приезда они больше не виделись. Берзин долго пытался преодолеть ее упрямство. И убеждал, и требовал. Просил прощения, сам не понимая, за что. Пробовал давить: не может ведь она ему запретить видеться с родным отцом. «Нет, конечно, – сказала Вера, – ты обязательно должен его навещать. Просто я на это время буду куда-нибудь уезжать». Так она и делала.