Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Валерий Викторович Выжутович

нас стали обвинять в том, что от озона металлические конструкции покрываются коррозией. В связи с проверкой этих сведений снова было получено заключение, в котором было сказано, что состояние поверхности воздуховодов, управляющих систем, ферм в озонируемых и неозонируемых камерах одинаково. Считаю, что все запреты нужно снять, ибо это дезорганизует работников.

Все это выслушивал академик Е. Н. Мишустин. Потому что именно он был председателем ведомственной комиссии, давшей заключение, что озон вреден. И это к нему обратился вице-президент АН СССР Ю. А. Овчинников:

— Вы микробиолог, вы подписали заключение о вредности применения озона, тем самым вы компрометируете Академию наук.

Обстановка все более накалялась. Одни утверждали, что применение озона хорошее дело, другие — что вопрос требует дальнейшего изучения. Примирил всех академик Овчинников. Он сказал, что озон имеет свои плюсы и минусы, но рачительный хозяин и хорошее хранилище обеспечат озону эффективность, а вред сведут до минимума.

С заключительным словом выступил Байбаков:

— Я считаю, что не следует акцентировать внимание только на отрицательных фактах, необходимо в первую очередь использовать передовой опыт, чтобы он стал достоянием многих организаций. Солидные материалы из Магнитогорска показали, каких результатов там достигли: вместо обычных 20–25 % по стране у них лишь 3–5 % потерь. Предлагаю подготовить проект решения коллегии и поручить его выполнение первому заместителю председателя Госплана К. В. Паскарю, как ответственному за продовольственный комплекс. Пусть к работе подключаются академик Эмануэль, академик Овчинников и заместитель министра Холод. Я надеюсь, что в результате объективной оценки положения дел мы получим предложения, как нам повести работу дальше.

Коллегия Госплана постановила: применение озона для повышения сохранности сельскохозяйственной продукции считать научно оправданным, организовать в течение 1984 года проведение более широкого эксперимента.

Казалось, точка поставлена. Теперь Минплодоовощхоз СССР обязан снять запрет на применение озона и возобновить с 1984 года производство озонаторов для плодоовощных хозяйств. Но время шло, противники озонной технологии не сдавались, и противоборство продолжалось.

«Возможно, ведомственники увидели, что с применением озонной технологии потребуется меньше начальных затрат, следовательно, меньше капитальных вложений, и выступили против идеи, — делился предположением Байбаков. — В своей борьбе они не гнушались ни дискредитацией эксперимента, ни оскорбительными выпадами в адрес изобретателя, называя его технологию “истым аферизмом”. Корреспондент газеты “Социалистическая индустрия” пытался докопаться до причины, сдерживающей внедрение способа хранения овощей и фруктов, но заместитель министра Холод отослал его в ГКНТ, ГКНТ — в Госплан, в отдел сельского хозяйства, а там ответили, что “мы этой проблемой не занимаемся”, и отправили обратно к Холоду. Так образовался замкнутый круг…»

Причиной хождения по этому кругу Байбаков считал «нашу косность и отсутствие личной заинтересованности». Но понимал ли он, что повсеместно наблюдаемые им косность и отсутствие личной заинтересованности ничего не объясняют, поскольку сами нуждаются в объяснении? Посещала ли его крамольная мысль, что косность и отсутствие личной заинтересованности — это не причина, а следствие? И что попытка «точечно» (путем озонирования) повысить сохранность картошки заведомо обречена на провал, так как система, где «все вокруг колхозное — все вокруг мое» (а значит, ничье), точечным улучшениям не поддается? Нет, оставаясь в душе сталинским наркомом, Байбаков на систему никогда не покушался.

Покровитель и опекун

Помимо Аллы Пугачевой (ей, напомним, Байбаков выделил 100 тысяч инвалютных рублей на покупку за рубежом музыкального оборудования), были и другие люди из сферы культуры, образования, здравоохранения, кому председатель Госплана требовался как могущественный покровитель и опекун. А бывало и так, что руку помощи он протягивал первым.

Однажды в поисках новых путей борьбы с алкоголизмом (Госплану вменялась и эта обязанность) Байбаков узнал, что в Крыму, в Феодосии, живет некий врач-психиатр. Зовут его Александр Довженко. И славен он тем, что за 40 лет своей врачебной практики вылечил около 100 тысяч алкоголиков, не считая наркоманов и заядлых курильщиков. Метод его таков. Пациенту под гипнозом внушается безразличие к спиртному, и он кодируется на трезвость. Первое и главное условие лечения — большое и искреннее желание больного вылечиться.

Байбаков позвонил в Феодосию и попросил Довженко приехать в Москву. А еще через несколько дней Байбаков выступал на пленуме ВЦСПС с докладом о проекте очередного пятилетнего плана. В перерыве между заседаниями он рассказал председателю ВЦСПС С. А. Шалаеву о приезде Довженко и предстоящей встрече с ним. Шалаев заинтересовался. На следующий день они беседовали уже втроем.

— Что нужно сделать, чтобы ваша методика получила широкое распространение? — спросил Байбаков.

— Прежде всего, я попросил бы помочь в получении помещения для больницы, — сказал Довженко. — Сейчас мы работаем в тяжелейших условиях. Нам также необходимы оборудование и транспорт.

Шалаев тут же предложил Довженко занять в Феодосии корпус, принадлежащий дому отдыха «Восход». А Байбаков попросил целителя организовать подготовку специалистов, способных лечить по «методу Довженко», и отдал распоряжение выделить необходимое оборудование и транспорт.

Вскоре больница была преобразована в наркологический психотерапевтический центр Минздрава Украины. А «метод Довженко» в 1984 году был официально признан в СССР, защищен авторским свидетельством и получил широкое распространение.

А вот другая история. В 1983 году на прием к Байбакову пришел Святослав Федоров, директор Московского института микрохирургии глаза. Зажигательно рассказав о перспективах развития института, он поставил вопрос об «индустриализации» офтальмологии. И — точь-в-точь как в случае с Пугачевой — попросил выделить институту валюту на закупку за рубежом оборудования. Она требуется, объяснил Федоров, чтобы поставить глазные операции на конвейер. Больные будут группироваться по характеру обнаруженных заболеваний: близорукость, катаракта, глаукома и т. д.

Институту было выделено 600 тысяч долларов, и через несколько месяцев там заработал ленточный конвейер. «Вскоре после пуска этого конвейера Святослав Николаевич пригласил меня посетить его институт, и я убедился, каких высоких результатов удалось ему добиться, — рассказывал Байбаков. — Очень сильное впечатление произвела на меня новая организация беспрерывного оперативного лечения. За ленточным конвейером стояли врачи-специалисты, одетые в бумажные костюмы одноразового пользования, поочередно выполняя свои “ювелирные” действия. Примечательно, как перед операцией врач-психиатр вел беседу с больными.

— Товарищи, не бойтесь, — внушал он. — Операция займет не более десяти минут, и вы будете зрячими».

Сооружением одного конвейера дело не ограничилось. Совмин СССР принял решение о строительстве в двенадцатой пятилетке 12 филиалов этого института: в Ленинграде, Краснодаре, Чебоксарах и других городах. Когда их построили, количество операций в институте Федорова превысило 300 тысяч в год. Примерно столько же глазных операций выполнялось по всей Российской Федерации в 1985 году, хотя потребность в них в республике, по данным института, составляла 1,2–1,3 миллиона в год.

Деловые контакты директора Московского института микрохирургии глаза и председателя Госплана СССР переросли в дружбу.