Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

произошло. Нет, не так, не полезное, а знаменательное, историческое — первое «изделие» вошло в лабиринт и вышло вместе с лучшими экземплярами среди претендентов.

Шеф скрестил руки на груди, его взгляд устремился туда, в то будущее, куда мечтательно улетела его мысль.

— А может случиться так, что сито пройдет только оно, это будет феноменальный успех. Феноменальный! — Он в волнении отошел от окна.

— Тогда все эти возражающие и воздержатели заткнутся. Поставим изделие на поток, но рано, рано, — он сел за стол. — Рано думать об этом. «Кукла» еще стоит в очереди.

* * *

Трубка молчала уже более получаса. Он перекусил остатками заказанного обеда и расположился на диване. Воспоминания вновь окружили его:

«Угрюмая личность, наконец-то, допила свою нескончаемую кружку и неспешно направилась к стойке. Затомленная песней девица, принимая от него кружку, спросила:

— На сегодня все?

Дед после небольшой паузы ответил:

— Да, дорогая, на сегодня пожалуй все. Душевные песни у тебя здесь поют.

Женское меццо-сопрано замурлыкало новую мелодию:

Я любила тебя, но ты мимо прошел,

Ты меня до сих пор не нашел, не нашел.

Пролетели года. Уплыла та вода,

Где твое отраженье увидела я.

— Да, да, — дед пытался подпевать. — Не нашла отраженье воды…

А голос звучал и звучал:

Ты меня не искал, ты забыл обо мне,

Я осталась на свете несчастной одна.

Так случилось. Зачем ты ушел от меня?

Эта жизнь, эта жизнь. Не нужна мне она.

Дед совсем расчувствовался и, опустив голову на руки, слушал и слушал, повторяя слова:

— Осталась, конечно, одна…

За витринами заведения потемнело, нахмурилось. Первые крупные капли дождя порывом ветра с шумом бросило на запыленные стекла. Где-то сверкнуло и почти сразу грохнуло, с треском разрывая небо.

— Ого, разгулялось, — пробурчал дел, — так и правильно, духота-то какая с утра.

Косые струи дождя выровнялись, ветер утих, и сплошной поток воды накрыл дома, улицу и весь город. Сквозь ровный гул дождя меццо-сопрано подвело итог песенной драмы:

Не узнали любви, не узнали себя,

Пролетели те дни, не заметив меня.

Идти было некуда, и он смотрел на этот ливень и слушал тихий разговор у стойки.

— Вот пришел человек. Чужой, незнакомый. Зачем пришел? Он и сам, наверное, объяснить не может.

— У нас тут много чужих бывает, — нехотя ответила девица.

Она выключила песенный поток и вернулась к действительности.

— А этот не такой как все, — возразил дед, — он умный и наивный. Ты встречала таких — умных и наивных?

— Я встречала разных, — ответила девица, — они сначала все умные, а потом становятся наивными, притворяются дурачками. Это мы проходили. — Она внимательно посмотрела на Лучу и, не найдя, с ее точки зрения, ничего интересного, занялась дедом.

— Ты бы меньше эту гадость потреблял, совсем зеленый стал, так и помереть можно.

— Ты, дорогая, зря это, совсем зря. Три кружечки с утра — это совсем немного, и не гадость это, а радость моя. Чем у нас еще можно повеселиться? Вот песенки у тебя послушал и все, пожалуй. У тебя, молодой, радостей хоть пруд пруди. Можешь и юношу этого развеселить, вишь скучает, на дождь смотрит.

— Скучает, — подтвердила девица, — денежек жалко. Эти паразиты вытащили из парня.

— Так ты что смотрела, могла бы вмешаться?

— У нас не принято лезть не в свое дело, — резко ответила девица. — Сами разберутся.

— Был бы свой, вмешалась бы, — возразил дед.

— Мои все слиняли кто куда, — вздохнула девица. — А сейчас еще эта манера появилась — к Гуру все лезут. Сумасшедшие дурики. Чего там не видели?

— К Гуру пионэрия зазывает, — продолжил дед. — А ты что ж не хочешь посмотреть эту чуду-юду?

— Я за день столько чудов вижу, что мне этот Гуру совсем не нужен, обойдусь, — ответила девица.

Дождь затихал. Раскаты грома постепенно удалялись. Улица была пуста. Мощные потоки воды устремились по асфальту куда-то по склону вниз. Он вспомнил слова отца: совесть, мудрость и сила. «Я, наверное, не мудрый, — подумал он. — Эти двое явно лукавили, когда выманивали у меня деньги. А я видел это и всё равно поддался на уговоры. Глупо? А глупо, значит не мудро. Но зато какую радость я им принес. А себе — горе? Нет. Мне столько самому не нужно. Нет, нет не уговаривай себя. Поступил глупо. Это тебе наука на будущее».

— Надо бы познакомиться с ним поближе, — предложил дед.

— Иди знакомься, — согласилась девица, — все равно тебе больше заняться нечем.

Дед, кхекая и бормоча что-то про себя, снова направился к Лучу.

— Скучаете?

Он отвлекся от дождя и ответил деду:

— Жду, когда затихнет.

— Осмелюсь еще раз обеспокоить вас, — дед, уже как старый знакомый, разместился за столом. — Вот вы отдали деньги. Вам они не нужны? Вы не нуждаетесь? — Дед, не ожидая ответа, эмоционально продолжил: — Вы изволили бросить деньги на ветер. Можно сказать — в распыл. Вы из тех богатых, которым все можно?

Дед пристально, в упор смотрел на него. Было видно по прищуру глаз, что он пытается разозлить его, спровоцировать на какую-нибудь эмоцию, но Лучу молчал и ждал, куда заведет деда эта обличительная мысль.

— А может вы из тех, которые уступают всем. Уступают дорогу, место, свою очередь за чем-либо. Уступают не потому, что слабые, а потому, что это их кредо. Вежливые все они, видишь ли.

Дед, наконец-то, выдохся. Он задумчиво вздохнул и рассеянно оглядел заведение. Поскрябал небритую щеку и затих в ожидании реакции странного юноши, а юноша обдумывал линию своего поведения:

«Не ввязываться в разговор? Как-нибудь вежливо отказаться от общения или пообщаться, не вдаваясь в подробности, вести, так сказать, светский разговор? В городе у него нет знакомых. Поездка к Гуру намечена на завтра. Времени свободного много. А может быть, встать, вежливо раскланяться и просто уйти?».

— Что меня держит около этого странного человека? — размышлял он. — Любопытство, вот что останавливает меня.

Дед, видимо, не вытерпев длительной паузы, с прежним напором продолжал монолог:

— Вы, наверное, филантроп. Любите всех без разбору. Я тоже когда-то был филантропом. Любил всех. Обожал, можно сказать, а потом и возненавидел после обожания-то. Вот весело-то было. Обожал, обожал, а грязь и подлость надоела, и стал мизантропом.

— Вы думаете, что я городской сумасшедший? — дед выждав полминуты и, не дождавшись ответа, продолжил:

— А и то верно, так и есть городской сумасшедший — «Крези Дункель». Так и называют меня