Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

из нее жидкость.

Маша сияла, словно все это было ее рук дело.

— А кисту удалили?

— Нет, ее удалять нельзя. Она же на поджелудочной, а поджелудочную трогать нельзя.

— Понятно, — сказал он, хотя пока ничего не понял.

Спросил:

— Значит, вы так и не ездили домой?

Она покрутила головой.

Потом добавила:

— Звонила. Мама воюет с мальчишками.

Наутро, чуть свет, прибежал Сергей Тимофеевич:

— Ну как, братец, оклемался?

— Ничего, — Виктор Петрович спал хорошо, и боли поутихли.

— Покурим?

— Покурим.

Маша принесла Виктору Петровичу сигарету «Прима», а Сергей Тимофеевич достал неизменную свою «Новость».

Затянулись. Курилось уже легче.

Почему-то сейчас он вспомнил о приказе Апенченко. Рассказал Сергею Тимофеевичу. Тот посмеялся:

— Новатор!

Добавил:

— А я ведь к нему. На конференцию. Докладывать о вашем случае. Совершенно уникальном. На тысячу случаев панкреатита такое в лучшем случае бывает раз.

Они попрощались.

Сквозь затянутое марлей окно в палату проникали свежий воздух и запахи улицы, деревьев, травы.

Через окно в палату попадал кусочек синего-синего неба и было видно далекое мутноватое солнце.

На общебольничной конференции, которую вел Апенченко, Сергей Тимофеевич подробно доложил об операции, сделанной Виктору Петровичу.

Апенченко был молод — около сорока, вальяжен, держался несколько снисходительно. В ладно скроенном светлом костюме под расстегнутым халатом, в безукоризненно чистой, накрахмаленной сорочке, с широким ярко-красным галстуком в горошек и золотой булавкой на нем, он, чуть наклонив голову набок, казалось, внимательно слушал Западова. Лицо его, по-юношески светлое, розоватое, даже выражало некоторый интерес или, скорее всего, любопытство. И только глаза, немигающие, какие-то стеклянистые, противоречили выражению лица. Словно это были глаза совсем другого человека.

В конце Западов добавил:

— Случай исключительно редкий. Рентген и гастроскопия показали значительную опухоль в желудке. А это была киста размером с мою ладонь. Она прикрывала желудок и создавала полную иллюзию опухоли.

Посыпались вопросы:

— Брали ли биопсию?

— Нет, не брали.

— Как дренаж?

— Дренаж мы через несколько дней снимем.

— А швы?

— Швы дней через десять — двенадцать.

— Больше вопросов нет?

Западов откланялся.

Но стоило ему выйти, как Апенченко продолжил в довольно резких тонах:

— Надо поломать, Вера Ивановна, эту систему приглашения варягов. Тем более что, видите, ваш Западов способен допускать ошибки…

В голосе его зазвучали железные нотки. И сам он преобразился. Ни тени равнодушия, атакующий напор, даже какая-то злость появилась. Но это длилось минуту-две. Апенченко снова скис, будто устал, и превратился в человека внешне вялого, инертного, скучного.

— Я категорически не согласна с вами, Кирилл Романович, — встала Вера Ивановна. — Во-первых, «мой Западов», как вы говорите, один из крупнейших советских онкологов. Во-вторых, он хорошо знает данного больного. Вы в курсе дела. В-третьих, ошибку допустил не он, а наши рентгенологи и гастрологи. А главное, как вы не понимаете: радоваться надо, а не…

Апенченко, казалось, не слушал ее, а смотрел в окно. Смотрел внимательно, пристально. Что увидел он там? Дерущихся воробьев? Или больных, прохаживающихся по дорожкам? Или дальше, туда, где станция «скорой помощи», во дворе которой то и дело уезжали и приезжали санитарные машины и светлые рафики?

— Не знаю, чему тут радоваться, — повернулся Апенченко. — Надо уметь пользоваться своими силами. Кадры у нас достаточно квалифицированные. Что же касается вашего Западова, — слово «вашего» он произнес с особым нажимом, — то, насколько мне известно, даже не все врачи вашего отделения одобряли ваше решение.

«Кто же это?» — подумала Вера Ивановна и обвела глазами зал. Увидела Василия Васильевича. Он словно заметил и отвел глаза от нее.

«Неужели он?»

Впрочем, об этой конференции Виктор Петрович узнал много позже. Узнал от Маши.

— Вот вы какая популярная личность, Виктор Петрович! — под конец рассказа пошутила Маша. — Даже копья вокруг вас ломают.

Маша утаила только одно. Приказом по больнице Вере Ивановне был объявлен выговор. Фамилия профессора Западова в выговоре не фигурировала. Но формулировка была многозначительная: «За привлечение специалиста со стороны, что привело к ошибочному диагнозу и усложнило проведение операции…»

Пятые сутки. Виктор Петрович хорошо выспался, позавтракал, выкурил сигарету. Маша сегодня впервые за эти дни ночевала дома, и ему было чуть грустно. Он понимал, что это эгоизм, и все же…

Но в девять, когда Маша появилась в отделении, настроение у него сразу поднялось.

— Как дома? — поинтересовался он.

Она улыбнулась:

— Содом! Мама-то старенькая, и мальчишки ее совсем оседлали.

Часов до двенадцати все шло хорошо, но вдруг Виктор Петрович почувствовал холодную испарину на лбу. В ногах и руках появилась тягучая вялая слабость, потом они похолодели. Стало не хватать воздуха.

Маша побежала за врачами.

Вера Ивановна щупала пульс, Людмила Аркадьевна измеряла давление.

— Кислород! — приказала Вера Ивановна.

Ему всунули в рот трубку, подключили кислородный аппарат.

Прибежал терапевт.

— Не коллапс сердечный? — спросила Людмила Аркадьевна.

Виктор Петрович продолжал тяжело дышать. К ногам его положили грелки.

— Не швы? — спросила Вера Ивановна и сама сняла одеяло.

— Ножницы!

Маша протянула ей ножницы.

Она быстро разрезала повязку:

— Нет, швы целы.

Только тут в палате появился Василий Васильевич.

— Не помочь?

— Нет, — сказала Вера Ивановна. — Прибавьте кислород.

Терапевт сделал какой-то укол.

Кажется, отлегло.

Виктор Петрович попробовал улыбнуться.

Спросил:

— Покурю?

— И я с вами, — согласилась Вера Ивановна. — Я стащу у вас сигаретку.

— В рукав? — пошутил он.

— Пока товарищ Апенченко не видит…

— Смотрите, а то уволит как несоответствующую моральному облику советского врача… — сказала Римма Федоровна.

У всех отлегло от сердца.

— С вами, Виктор Петрович, не соскучишься! — Людмила Аркадьевна с удовольствием затянулась.

— Все правильно, — Вера Ивановна потушила сигарету. — Пятые сутки. Считайте теперь, Виктор Петрович, что вы уже во втором измерении.

— А первое? — поинтересовался он.

— Первое — это все, что было до операции, и сама операция. Теперь дела пойдут на поправку.

Они разошлись.

— А вы в каком измерении? — спросил Виктор Петрович у Маши.

— Я? — Маша задумалась.

Потом, опустив глаза, совсем тихо сказала:

— А я в вашем…

Апенченко вызвал к себе Веру Ивановну.

«Что еще такое?» — подумала она.

Кирилл Романович имел все основания сердиться на нее. Она писала в горздравотдел, оспорила приказ. Приезжала комиссия. Приказ Апенченко пришлось отменить.

— Присаживайтесь, Вера Ивановна, — пригласил Апенченко. — Я слышал, что вы курите в отделении. Так ли это?

— От кого вы слышали, разрешите узнать? — вопросом на вопрос ответила Вера Ивановна. — По-моему, вы меня с сигаретой не видели.

— Это не имеет значения, — сказал Апенченко. — Вы знаете, что есть приказ.

Он смотрел в открытое окно.

«Что за дурацкая привычка не глядеть на собеседника, — раздражение Веры Ивановны стало расти. — И что он там видит?»

Взгляд Апенченко был пустым, ничего не выражающим.

Они сидели молча.

— Я,