Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

между прочим, курю с фронта, с войны, — первая начала Вера Ивановна. — Считайте, тридцать пять лет с хвостиком.

— Вы были на фронте? — Апенченко отвел взгляд от окна.

Она промолчала.

— Кем? — повторил он.

— Свои кадры надо знать, — не очень любезно ответила Вера Ивановна. — Я могу идти?

— Идите, но я все же вас прошу…

— Спасибо!

«Снова Василий Васильевич. Что ему надо?» — подумала она, выходя из кабинета главного.

Виктор Петрович проснулся рано. Еще не было семи. Свежий воздух приятно дул в открытое окно, пахло мокрой листвой и росой, вовсю гомонили птицы. Не только воробьи и вороны нашли приют в больничном парке, а и овсянки, дрозды и даже клесты, хотя хвойных деревьев здесь было не так уж много. Все они голосили по утрам на полные голоса, как в настоящем лесу. И совсем не боялись людей. А корма им здесь хватало вволю.

Когда пришла Маша, Виктор Петрович узнал, что в отделении ЧП. У Веры Ивановны вчера случился на работе инфаркт, ее отвезли в клинику Чазова.

— Как она сейчас? — спросил Виктор Петрович у Маши.

— Инфаркт правой стенки.

Обстановка в отделении была накалена до предела. С Василием Васильевичем перестали разговаривать.

Он не выдержал, побежал к Апенченко. О чем они там говорили, неизвестно, но вернулся Василий Васильевич успокоенным.

Виктор Петрович явно шел на поправку. У него вынули дренаж. На десятый день он вернулся в свою палату. Еще через два дня сняли швы.

Лето было в самом разгаре. За кронами деревьев уже почти не виднелись большие корпуса больницы, а на газонах шел сенокос. Траву стригли небольшими, громко тарахтящими ручными косилками и тут же собирали ее в маленькие стога. Свежескошенная трава пахла одурманивающе, и если закрыть глаза, то казалось, что ты находишься не в огромном городе, да еще в больнице, а где-то в далеком-далеком поле.

Ходить Виктору Петровичу пока не разрешали, в перевязочную возили на каталке. Заставляли без конца надувать детские резиновые игрушки, чтобы не было застойных явлений.

Его навещали сослуживцы. Приходили и директор училища, и председатель месткома. Частенько заглядывали преподаватели и учащиеся старших групп.

Виктору Петровичу пришла в голову одна мысль, но, как подступиться к ее осуществлению, он пока не знал. Очень захотелось ему увидеть Машиных мальчишек. Он передавал им через нее маленькие подарки — яблоки, апельсины, шоколад — то, что ему приносили сослуживцы (фруктов и сладкого Виктор Петрович не признавал), уже немного познакомился с ними заочно…

Попросить Машу привезти мальчишек в больницу?

Это не то.

И вот, кажется, он придумал.

— Машенька, а ваши мальчишки в Оружейной палате были? — спросил он как-то.

— Да что вы, Виктор Петрович! — воскликнула Маша. — Они у меня и в Кремле-то еще не были.

— А если я раздобуду билеты? На воскресенье?

— Ну, я даже и не знаю! — радостно воскликнула Маша.

Через сослуживцев Виктор Петрович достал три билета на очередное воскресенье.

Передал их Маше, сказал:

— Только с одним условием: после Кремля заедете ко мне. Хорошо?

И вот настало воскресенье. Виктор Петрович ждал его. Приготовил мальчишкам кое-что из своих припасов. Потом стал смотреть на часы: «Сейчас они собираются там, у себя в Пушкине… Вышли из дома на станцию… Сели в поезд… Приехали в Москву. От вокзала метро — на станцию «Проспект Маркса»…

До обеда он как бы прослеживал их путь.

А в четыре часа они появились в палате. Двое белобрысых, очень похожих друг на друга мальчишек с чуть оттопыренными прозрачными ушами и Маша.

— Дядя Витя, спасибо!

— Спасибо, дядя Витя!

Валера был старше — лет одиннадцать.

Митя младше — восемь-девять.

Валера молчун.

Митю за язык тянуть не надо.

— Ну садитесь, рассказывайте. Шапку Мономаха видели?

Оказалось, все видели, от всего в восторге — и от оружия, и от украшений, но больше всего им понравились старинные кареты, экипажи и пролетки. Даже серьезный Валера разговорился.

Сам Виктор Петрович уже давно был в Оружейной палате, но вспомнил: действительно, там есть и кареты, и экипажи, и пролетки.

Рассказали мальчишки и о Кремле. Видели Царь-пушку и Царь-колокол, памятник Ленину, а еще старые орудия и ядра к ним. Даже в соборах были, но это так, между прочим…

— Я сама-то с ними увлеклась, — призналась Маша. — Ведь я там тоже была в первый раз.

Митя посмотрел на лежащего Виктора Петровича и поинтересовался:

— Дядя Витя, а вы так и будете всегда лежать?

— Зачем же! — рассмеялся Виктор Петрович. — Вот поправлюсь, плясать буду. В гости к вам приеду! Примете?

— Ой, приезжайте! — сказал Митя. — У нас собака есть Клякса, как у Карандаша!

— Значит, договорились!

Над городом пронесся ураган с сухой грозой, поломал деревья и ветки, повыбил стекла в некоторых корпусах, сорвал крышу с сарая, где содержались собаки для опытов.

Сломанные деревья быстро убрали, спилили, выкорчевали оставшиеся пни, подмели больничный двор от веток и листьев.

Виктор Петрович каждый день интересовался самочувствием Веры Ивановны.

Судя по всему, дела у нее тоже шли на поправку. Из интенсивной терапии перевели в реабилитацию. Уже встает. Скоро поедет в санаторий, что в Подлипках.

— Теперь с инфарктами быстро расправляются, — сказала Людмила Аркадьевна. Она бывала у Веры Ивановны каждую неделю.

Через нее Виктор Петрович передал Вере Ивановне записочку — смешную и бодрую.

«И не курите, пожалуйста, в рукав!» — так кончалась эта записочка.

В ответной Вера Ивановна писала:

«Курю в открытую. Правда, тут тоже с нами борются, но Апенченко, слава богу, нет».

Он обратил внимание на почерк Веры Ивановны. Он был какой-то удивительно детский.

Виктор Петрович начал потихоньку вставать. Сначала около постели, держась за спинку кровати. Потом с помощью коляски-манежа для ходьбы.

В отделении шла трудная операция. Перфоративная язва. Больной тридцать восемь. Язва давно. Но сейчас обострена, и женщину привезли в больницу с резкими болями, «острым» животом, рвотой и высокой температурой. Изменения в крови. Оперировала Людмила Аркадьевна, ассистировали Василий Васильевич и приглашенный из реанимации Дамир Усманович — черноглазый п чернобровый башкир или татарин, человек веселого нрава и огромной работоспособности.

Римма Федоровна сделала больной укол, вставила интубационную трубку в трахею. Подключили капельницу.

— Больная спит? — спросила Людмила Аркадьевна.

— Спит.

— Скальпель!

Она рассекла кожу и подкожную клетчатку.

— Зажимы!

Ассистенты зажали кровоточащие сосуды.

Сестра-анестезист измеряла пульс и давление.

— Шов!

Операционная сестра подала шелк.

Ассистенты держали зажимы. Людмила Аркадьевна вязала.

— Пульс?

— Сто двадцать.

— Давление?

— Сто пятнадцать на семьдесят.

— Сушить!

Сестра подала тупфер.

Людмила Аркадьевна вскрыла брюшину.

— Крючки!

Сестра — крючки.

— Держать!

Людмила Аркадьевна стала искать место перфорации. Нашла быстро. Прободение