Ловец огней на звездном поле - Чарльз Мартин

Он посмотрел на меня с бесконечным отчаянием в глазах, потом просунул широкую ладонь под голову Томми и, поцеловав ее в лоб, прошептал:

– Дитя мое, Томми… Во имя Отца… – Погрузив ее тело в воду, дядя на мгновение запнулся. Моя рука по-прежнему лежала у него на плече, и я чувствовал, как дрожали его мускулы, когда он снова поднял Томми над поверхностью. – …И Сына… – Он опять погрузил ее в воду, но тут же снова прижал к своей груди. Дядя плакал, уже не таясь; сотрясавшие его тело рыдания поднимались откуда-то из самой глубины души – из того сокровенного уголка, который он никогда и никому не показывал. – …И Святого Духа… – Дядя поцеловал Томми и в третий раз окунул в темную воду. На мгновение ее лицо скрылось под волнами, изо рта и носа поднялись пузыри, и я поспешил ему помочь. Когда мы в последний раз подняли Томми над водой, ее глаза неожиданно широко распахнулись. Они как-то странно мерцали в окружающей нас полутьме, и я понял, что она уже наполовину не здесь, а в другом мире. Поднялась тонкая белая рука, холодная ладонь легла мне на затылок. Повинуясь ее легчайшему нажиму, я наклонился и прижался лбом ко лбу Томми.

– Твоя книга… она уже стояла у него на полке, – услышал я. Томми набрала полную грудь воздуха, собираясь сказать что-то еще, но я не услышал ни звука. Только ее последний вздох слегка коснулся моего лица и унесся к океану вместе с легкими волнами.

* * *

Сознание того, что Томми больше нет, причиняло мне физическую боль. Я пытался даже разозлиться на нее, надеясь, что гнев уменьшит мои страдания, но каждый раз, когда мне это почти удавалось, я словно наяву слышал ее смех, ощущал легкие прикосновения, видел свет, который осиял ее глаза за миг до смерти.

Да и злился я вовсе не на нее, а на себя. Я чувствовал свою вину. На второй день это ощущение сформировалось окончательно, глубоко укоренившись в моем сознании. Я действительно был виноват. Да, за эти годы я много раз писал и звонил Томми, но она не отвечала; да, она сама решила уехать, но… Сейчас я думал, а был ли я достаточно настойчив, сделал ли я все возможное, чтобы этого не случилось? Разумеется, я не был настолько наивен, чтобы полагать, будто мне удалось бы изменить ход ее жизни, и все же я мог бы… мог бы…

В общем, вы понимаете, что я имею в виду.

Два дня я сидел на носу своей яхты и смотрел в пространство, терзаясь сомнениями и запоздалым раскаянием. Я сожалел об упущенных возможностях, о том, что мог бы сделать, но не сделал. На третий день ноги сами привели меня в редакцию (на самом деле это были не ноги, а дядина «Салли», в которую я сел, сам того не сознавая), но перемена места мало что изменила: по-прежнему, куда бы я ни посмотрел, я видел перед собой только Томми. Она была повсюду, и мне некуда было от нее укрыться, даже если бы я этого хотел.

Статья о Майки, подкрепленная длительными размышлениями и тщательным расследованием, уже вполне созрела у меня в голове, поэтому мне понадобилось всего четверть часа, чтобы набрать на компьютере необходимую тысячу с лишним слов. А вот некролог Томми, состоявший всего из полутора сотен слов, занял у меня бóльшую часть дня.

Был уже вечер (пора было ужинать, но есть мне совершенно не хотелось), когда в мой закуток заглянул Ред. Усевшись на краешек стола, он сам нажал кнопку вывода на печать. Пробежав глазами выползший из принтера листок бумаги, редактор высоко поднял брови и сказал:

– На сегодня достаточно, Чейз. Иди домой.

Некролог появился в «Брансуик дейли» на следующий день.

«Умерла ТОММИ ЛИНН МАКФАРЛЕНД.

Она родилась 17 апреля 1978 года. Талантливая актриса, настоящий знаток бейсбола, преданная болельщица «Краснокожих» и «Бульдогов», она любила песни Дона Маклина и в 1995 году была признана лучшей ученицей старшей школы Брансуика. Томми была бескорыстной, щедрой, сострадательной, красивой молодой женщиной, которая могла бы жить, любить и дарить радость всем, кто с ней соприкасался.

Но 27 августа ее не стало.

В раннем детстве, когда Томми не было и десяти лет, ее изнасиловал родной отец, Джек Макфарленд. Вот почему, едва достигнув совершеннолетия, она уехала из нашего города на другой конец страны. Томми стремилась чем-то заполнить зияющую пустоту, которую оставил в ее душе поступок отца, но так и не сумела этого сделать. В конце концов эта давняя рана убила ее.

К счастью, Томми умерла на руках людей, которых она считала самыми близкими; она познала любовь и обрела покой.

Если позволит погода, прощание с Томми Линн состоится на лужайке перед домом Уильяма и Лорны Макфарленд в среду, 30 августа, в 13 часов. Похороны состоятся в тот же день на семейном кладбище».

Я знал, что Джеку Макфарленду вряд ли понравится мой некролог, но на него мне было плевать. Реду, однако, было не все равно, что скажет и сделает один из самых известных и уважаемых жителей города, поэтому он вычеркнул из некролога те места, которые могли повлечь за собой судебный иск против меня, против него, а также против газеты.

И все-таки, написав этот некролог, я отчасти выплеснул из себя ту горечь, которая отравляла мне последние дни. Работа журналиста или писателя порой действительно обладает подобным эффектом – она очищает душу, помогая избавиться от чересчур сильных эмоций. В общем, мне стало легче…

Должно быть, о чем-то в этом роде думала и «Салли», когда без моего ведома отвезла меня на работу.

Утром в день похорон над водой повисла туманная дымка. Никакой даже самый слабый ветерок не волновал поверхность протоки, и моя яхта была совершенно неподвижна, словно и она замерла в скорбном молчании.

Нацепив шорты, я отправился к дядиному дому, по дороге заскочив в аптеку, чтобы купить пару пакетов льда. Оказавшись на месте, я подстриг траву на лужайке и проследил за тем, как сотрудники похоронного агентства расставляют стулья для гостей. Сколько человек приедет проститься с Томми, мы не знали, но дядя сказал – нужно сделать так, чтобы каждый имел возможность присесть хотя бы на несколько минут, поэтому мы заказали пятьдесят стульев. Все они уместились в тени большого пеканового ореха, рядом с увитой виноградом декоративной аркой. Весь предыдущий день тетя Лорна готовила любимый салат Томми, чтобы после панихиды желающие могли подкрепиться. Столы мы установили на веранде и включили потолочные вентиляторы, чтобы отгонять мух. На столы мы с Майки поставили бумажные тарелки, пластиковые миски, ложки и вилки, а также коробки с салфетками, а дядя выложил на блюдо четыре десятка «Мунпаев», которые купил накануне.

Утро было жарким и влажным, и Майки то и дело снимал запотевшие очки и протирал их подолом футболки. Ближе к обеду небо нахмурилось, набежали тучи, и я стал бояться, что пойдет дождь. В этом случае прощание пришлось бы проводить в доме, поскольку дядю изгнали из церковных старост (и из церкви) лет тридцать тому назад, но после непродолжительного обсуждения мы решили, что Томми это даже понравилось бы.

Когда распорядитель похоронного агентства привез гроб с телом, он сказал, что дядя Джек побывал в морге и опознал тело. С нами он, однако, не связывался и о деталях похорон не говорил. Если у него и были какие-то планы на сей счет, нам они были неизвестны. Гроб был простым, как сама Томми, и мы установили его на кóзлах напротив составленных в несколько рядов стульев.