Игорь. Корень рода - Юлия Гнатюк

– А мне сдаётся, не старость то, а совсем другое, – ответствовал седовласый мягким, но сильным не по летам голосом. – Ты цели великой достиг, к которой долгие годы, а может всю жизнь шёл. Человек – он ведь устремлениями живёт, ставит себе цель и идёт к ней, а когда та цель достигнута, он должен искать себе новую, а, ежели не найдёт…

– То что? – спросил почти равнодушно усталый воин.

– Нет стремления, нет и человека. Его скоро прибирает из явской жизни либо болезнь нежданная, либо оказия случайная, либо небрежение опасностью, когда человек исподволь свою смерть ищет. Только у тебя же сын растёт, о нём подумай.

– Сын под надёжной рукой дядьки Асмунда воспитывается, не хочу, чтоб он баловнем вырос, оттого и не держу при себе. – Старый воин снова замолчал. Сухощавый помедлил, а потом спросил.

– Отчего ко мне-то пришёл, ведь не просто душу разговором облегчить, вижу, с просьбой явился, так реки. Чем я, простой служитель Велеса, тебе, князю Руси, кроме совета доброго, помочь могу?

– Эх, отче, учил ты меня в детстве волховским делам, да видно, не в коня корм! – шумно вздохнул именитый воин. – И мать моя тому примером, и дядька Ольг, и Могун, а я всё привыкнуть не могу, что вы, кудесники, человека, что дно в чистой реке, насквозь видите. В самом деле, с просьбой я пришёл к тебе, отец Велесдар. – Князь поднял очи на старца. – Тревога внутри гложет, что без меня пропадёт Святослав.

– Что же с ним станется, коли сам только что рёк, сын под надёжной опекой воина опытного и охороны княжеской? – внимательно взглянул на собеседника старец.

– Отче, и ты ведь со мной, сколько помню, с самого детства был, и дядька Ольг, воин знатный, и мать Ефанда. Да ведаю я, что вышло не совсем так, как вы хотели, и как я сам бы того желал…

Кудесник согласно кивнул.

– Долго ты из-под опеки выбирался, что змея из старой кожи.

– То-то, сколько потерь случилось, пока я от той старой кожи избавился, воспитал новых темников да тысяцких, и сам вместе с ними воином и князем стал. – То ли яркие искорки воспоминаний блеснули в очах старого воина, то ли скрытые слёзы сожаления мелькнули в скупых отблесках свечей. Он снова надолго замолчал. Седовласый терпеливо ждал, не торопя. – Не желаю, чтобы сын мой, Святослав, сей тяжкий путь повторил, – с усилием проговорил князь. – Оттого прошу тебя, отче Велесдар, и просьбу сию Великому Могуну передай, как завет мой тайный, да твердокаменный. Коли случится со мною чего, сына моего, будущего князя Руси, как было то с дедами и прадедами в нашем роду соколов-рарожичей, в волховское учение взять, а потом в воинское. Какие б ни стояли препоны. Как вы то сделаете – волшбой ли, наваждением, силою слова или угрозой – сие уже ваше волховское дело.

Велесдару по нраву пришлись слова князя, – вызревшие, отборные, как пшеничные зёрна в тяжеловесном колосе. В очах волхва блеснула лукавинка.

– Так я же почти на два десятка лет старше тебя, как не доживу до того, что тогда?

– Доживёшь, отче, я вас, волхвов, знаю: пока задуманного не исполните, не уйдёте в навь! – тоже слегка улыбнулся в ответ князь.

– Добре, Ингард, даю слово волховское, что сын твой Святослав пройдёт в означенный обычаями срок обученье кудесное! И кроме тебя, меня да Великого Могуна, никто в мире явском про наш уговор знать не будет!

– Ну, вот и добре, теперь отправлюсь в полюдье с лёгким сердцем. Хотя, по правде сказать, после богатой дани, что на греках взяли, наши шкуры, мёд да дёготь собирать… токмо ради порядка одного идти надобно. Будь здрав, отче Велесдар, дякую, полегчало на сердце! Чего надобно – скажи, ты ведь так ничего из подарков визанских не взял! – уже деловито молвил князь, вставая и оправляя пояс с мечом.

– Зачем мне визанское злато, коли я самому Велесу служу, – рассудительно молвил волхв, беря свой кудесный посох. – А с Велесом в нас и богатство, и мудрость, и ясность разума, и защита предков всегда пребудут. Будь здрав, княже! Доброго пути! А про цель новую не забывай, ищи её, пройдёт немного времени, и появится она, ищи!

Лета 6452 (944), Древлянщина

Князь Игорь верно сказал волхву Велесдару: столь богатой была дань, взятая на греках в последнем походе, что не очень хотелось из-за обычного мёда, воска, рыбы и мехов месить осеннюю грязь да стынуть от первых морозов в утомительной дороге. Только нельзя, чтоб отвык народ от порядка, потому к древлянам решил послать Свенельда с его Варяжской дружиной, – он исполнит всё, как надо, в строгости и жёсткости его князь не сомневался. Особенно после захвата три лета тому столицы уличей Пересеченя-на-Днепре. Уличи – народ непокорный, к Киеву не шли, и дань платить не хотели. Свенельд сам вызвался: «Отдай мне их, княже, и я возьму с них дань».

Долгой осадой и наскоками взял-таки Свенельд Пересечень. А ещё подчинил тиверцев, которые издавна жили на широкой Нестре-реке, называемой Тивером, откуда и имя своё получили – тиверцы. Да исстрадались от постоянных набегов угров и печенегов и, скрепя сердце, пошли под руку князя киевского, потому что без защиты могли вовсе загинуть. Часть уличей тоже туда ушла и град новый – Пересечень-на-Днестре поставила. По уговору с князем Свенельд брал дань с сих вольнолюбивых сородичей. Так и древляне, чуть что, норовили из-под княжеской руки улизнуть. «Отложились» сразу после смерти князя Олега Вещего, и пришлось силой приводить их к покорности, а в наказание увеличить дань. Оттого Игорь поручил Свенельду и древлян, зная, что тот сумеет взять своё.

Однако старые дружинники, тысяцкие да темники возроптали, что, мол, много будет ушлому Свену: и с похода Царьградского ему, как воеводе, более всех досталось, и на обратном пути с уличей да тиверцев дань взял, а тут ещё с древлян «всю сметанку» сберёт.

Пришлось князю отправиться к древлянам вместе со Свенельдом и его дружиной, хоть и не хотелось весьма.

Молодой воевода сие известие воспринял с удивлением, даже с обидой, что не доверяет ему князь, но виду, как всегда, не подал.

Всё прошло, как обычно, без особых, порой случающихся разборок. Сборщики не очень-то придирались, люд-то чувствовал и тоже был настроен незлобиво.

Дружина возвращалась в Киев, когда почти весь лист уже лежал на подмёрзшей земле пёстрым ковром, смягчая стук копыт и колёс многочисленных возов, поскрипывающих под тяжестью поклажи. Свежий осенний дух бодрил по-зимнему добротно одетых воинов.

– Странно мне как-то нынче, брат Борич, – молвил в раздумье князь, обращаясь к своему старшему охоронцу. – Овсени на дворе, печаль, и в то же время легко как-то на душе, будто груз великий сбросил и иду, вольный да лёгкий, даже в юности так не было.

– Погода, княже, своё навевает, мы ж, как ни крути, а едины с нею, а она едина с богами и миром, – как всегда неспешно отвечал любивший порассуждать начальник княжеской охороны, который начинал службу свою в дружине ещё при Ольге Вещем. После принятия Перуновой клятвы чем-то приглянулся пятнадцатилетний юнец с острым чутьём начальнику княжеской охороны Руяру, и тот взял его в охоронцы. Потом, когда сын Руяра Огнеяр заменил отца и стал сотником княжеской личной сотни, Борич был его самым верным и надёжным помощником. Когда же Огнеяр стал полутемником в дружине, то место его во главе княжеской сотни само собой занял полусотник Борич, который с того времени всегда сопровождал князя Игоря. В походах особо проявлялась чуткость сотника к голосам поля и леса, и Игорю порой казалось, что его верный охоронец разумеет язык ветра, птиц и зверья, и ведёт с ними беседу. Видно оттого, когда душа князя требовала разговора, он говорил со своим воином, и ему становилось легче. К тому же ни разу не было случая, чтобы то, о чём рёк князь своему спутнику, стало известно ещё кому-либо.