Дочь Великого Петра - Николай Гейнце

С летами он понял отношения его матери к старому еврею, понял и ужаснулся своей еще чистой душой. Ненависть и злоба к властелину его матери — презренному жиду — росла все более и более в сердце молодого человека, жившего за счет этого жида и обязанного ему графским достоинством. Это сказала ему сама мать.

— Самуил Соломонович — твой благодетель.

Молодой человек опустил глаза, чтобы не выдать тайну своей непримиримой ненависти к человеку, его кормившему. Чем бы кончились такие обострившиеся отношения между сыном и любовником матери — неизвестно, но года два тому назад Самуил Соломонович умер. Станислава Феликсовна первое время была в отчаянии, но потом вдруг ожила и стала веселее прежнего. Это совпало с появлением в их доме каких-то людей, снова принесших бумаги, а затем начали привозить в их дом драгоценные вещи, свертки с золотыми монетами, мешки серебра. Это было наследство, доставшееся Станиславе Феликсовне от покойного Самуила.

Одинокий, не только бездетный, но даже не имевший близких родственников, еврей отказал по завещанию все свое состояние христианке, продававшей ему умело свои ласки, так как нельзя же было допустить со стороны красивой польки каких-либо чувств к безобразному жиду. Продажа чувства именно шла умело. Станислава Феликсовна сумела до конца жизни своего любовника доставлять ему иллюзию любви и беззаветной преданности.

Она встретилась с ним случайно в доме ее родственников, вскоре после ее разрыва с мужем. Самуил Соломонович, денежными счетами с которым была спутана вся Варшава, был принят как дорогой гость в домах сановной шляхты. Своей демонической красотой Станислава Лысенко, принявшая в Варшаве свою девичью фамилию Свянторжецкой, произвела роковое впечатление на одинокого еврея, уже пожилого годами, но не телом и духом, так как вся его предыдущая жизнь была сплошным воздержанием от страстей. С тем большею силою вспыхнули в нем эти страсти.

Станислава Феликсовна сумела локализировать этот пожар и обратить его в светоч своей жизни, источник богатства и знатности. За деньги в это время в Польше можно было добыть все, не исключая и графского титула. Какие нравственные муки переносила молодая женщина, решившись на эту самопродажу, осталось тайной ее сердца. Она в это время решила бесповоротно добыть себе своего сына, а для этой цели нужны были средства, чтобы окружить его той роскошью, которая бы равнялась ее любви. Она принесла себя в жертву этой, быть может, дурно понятой, но все же искренней материнской любви. Она пошла на грех и преступление, и возмездие не заставило себя ждать.

Сын ненавидел ее любовника и презирал ее, свою мать. С летами он даже перестал скрывать это презрение, между тем как любовь ее к нему росла и росла. Из-за этой любви Станислава Феликсовна решилась на более тяжелую жертву — расстаться с сыном.

С этою мыслью она приехала в Петербург и осуществила свой план. Ее ненаглядный Жозя был устроен, она отделила ему две трети своего громадного состояния, доставшегося ей от еврея Самуила, и, таким образом, он сделался знатным и богатым, блестящим гвардейским офицером, будущность которого, улыбающаяся и радостная, была окончательно упрочена. Станислава Феликсовна уехала в Италию, с тем чтобы там поступить в один из католических монастырей.

Часть состояния, которую она оставила на свою долю, была предназначена ею на внесение вклада, без которого невозможно поступление ни в один из католических монастырей. Сумма вклада была внушительна и открывала ей дорогу к месту настоятельницы. Это, конечно, было впоследствии, но графиня Свянторжецкая была из тех женщин, которые не могут существовать без честолюбивых замыслов и у которых их собственное «я», даже при посвящении себя Богу, не играло бы первенствующую роль.

Это же свойство было и в характере ее сына. Эгоист с головы до ног, он готов был на всякие жертвы для достижения намеченной цели, лично ему желательной, и не пренебрегал для того никакими средствами, памятуя правило своих воспитателей — отцов иезуитов. Все, что не касалось его «я», будь это самое близкое ему существо, не имело для него никакой цены. Равнодушно, вследствие этого, простился он с матерью, не зная хотя ее намерения уйти в монастырь, но все же осведомленный ею, что они прощаются надолго. Новая жизнь, открывавшаяся перед ним, интересовала его, он знал, что положение его более чем обеспечено, дальнейшие жизненные успехи зависели всецело от него — в ком же была ему нужда? Ни в ком, даже и в матери — «любовнице жида», так он осмеливался не только мысленно, но даже однажды в лицо несчастной женщине называть ее.

Таковы были смутные, отрывочные воспоминания графа Иосифа Яновича Свянторжецкого о времени нахождения его под крылом его матери.

Встреча вскоре после отъезда последней из Петербурга с княжной Людмилой Васильевной Полторацкой, подругой его детских игр, пробудила в нем страстное, неудержимое желание обладать этой обворожительной девушкой. Он пошел быстро и твердо к намеченной цели и, как мы видели, был накануне ее достижения. Княжна увлеклась красавцем со жгучими глазами и грациозными манерами тигра. Она уже со дня на день ждала предложения. Граф тоже был готов со дня на день сделать его.

Какое-то странное, необъяснимое предчувствие его останавливало, и язык, уже не раз готовый его выразить, говорил, как бы против его воли, другое. Неожиданное обстоятельство вдруг изменило совершенно отношения графа Свянторжецкого к княжне Полторацкой.

Однажды, в один из очаровательных вечерних «приемов», которыми дарила княжна поочередно своих поклонников, граф Иосиф Янович Свянторжецкий дошел до полного любовного экстаза, и страстное признание и предложение соединить навек свою жизнь с жизнью любимой девушки было уже им начато. Княжна Людмила благосклонно слушала, играя кольцами и браслетами, в обилии украшавшими ее прелестные ручки. Вдруг восторженный взор графа, созерцавшего кумир души своей, остановился на ноготке безымянного пальца правой руки княжны Людмилы. Граф чуть не вскрикнул. Вся кровь бросилась ему в голову. Картина из детской жизни его в Зиновьеве предстала перед ним с поразительною ясностью. Полный страсти и огня любовный монолог был прерван.

Граф смотрел на сидевшую перед ним девушку мрачным, испытующим взглядом. Княжна Людмила подняла на него свои глаза и вдруг сперва вспыхнула, а затем побледнела. Ее смущение подтвердило еще более нельзя сказать чтобы его подозрение, а, скорее, появившуюся в его уме уверенность. Княжна, впрочем, только на минуту казалась растерявшейся, она оправилась и спросила равнодушным тоном:

— Что с вами, граф? Или вы испугались, не завлек ли вас очень далеко полет вашей фантазии?

В последней фразе даже слышалась явная насмешка. Это взбесило графа.

— На этот раз, пожалуй, вы правы, княжна, — с неслыханною ею до сих пор резкостью тона отвечал он.

Княжна Людмила Васильевна смерила его с головы до ног надменно-ледяным взглядом.

— Я очень рада, — сказала она, — потому что, признаться, ваши разглагольствования подействовали на меня усыпляюще… Вы сделаете мне большое удовольствие, если освободите меня от них хоть на сегодня.