Дочь Великого Петра - Николай Гейнце

— А-а-а… — как-то загадочно произнес граф Свянторжецкий.

Князь Луговой не обратил на это внимания и продолжал свой рассказ о состоянии княжны Людмилы Васильевны после убийства ее матери и служанки, о странной перемене, происшедшей в ней, о похоронах матери и даже о надписи, сделанной по приказанию княжны на кресте, поставленном над могилой Тани Берестовой. Граф Иосиф Янович внимательно слушал своего собеседника. Он старался не проронить ни одного слова, так как каждая подробность давала ему в руки новые доказательства самозванства княжны. Когда князь Луговой кончил, граф Свянторжецкий заметил:

— Это ужасно… Пережить такую ночь, недаром она наложила на княжну Людмилу неизгладимый отпечаток.

— Что вы хотите этим сказать?

— Неужели вы не замечаете в ней странностей?

— Да, есть такие… Она очень нервна.

— По-моему, она… немного помешана.

— Что вы?!

У князя Лугового сжалось сердце. Он вспомнил слова деревенской горничной княгини Вассы Семеновны — Федосьи, что «княжна не в себе», «помутилась». Теперь он слышит подтверждение этого от совершенно постороннего человека.

— Меня, собственно, это и заставило избегать ее. Признаюсь вам, что одно время я был сильно ею увлечен, что и немудрено при ее красоте, — серьезно заметил граф Иосиф Янович.

— А теперь?

— Теперь это увлечение моментально прошло. Рассудок одержал верх. Что за радость связать себя на всю жизнь с полупомешанной?

Князь Луговой промолчал и переменил разговор. Он не мог не заметить действительно странного поведения княжны со дня убийства ее матери, но приписывал это другим причинам и не верил, или, лучше сказать, не хотел верить в ее сумасшествие. Ведь тогда действительно она была бы для него потеряна навсегда. Граф прав — связать себя с сумасшедшей было бы безумием. Но ведь в ней, княжне, его спасение от последствий рокового заклятия его предков. На память князю Сергею Сергеевичу пришли слова призрака. Он похолодел.

Граф заметил смущение князя и, отговорившись необходимостью делового визита, уехал. Он отправился прямо домой. Ему необходимо было уединиться и сосредоточиться, чтобы составить план действий.

План этот вскоре сложился в его голове. Если убийца муж матери Татьяны, то, несомненно, эта последняя знала о замышляемом убийстве и даже косвенно участвовала во всем, так как выгоды от смерти княгини Полторацкой и ее дочери были всецело на ее стороне. Она заранее подготовила всю комедию бегства в сад и обморока, заранее приучила себя к роли княжны, будто бы спасшейся от руки убийцы благодаря самоотверженному поступку ее служанки-подруги, поступку, стоившему жизни последней. Она спешит ставить над ее могилой крест с надписью, чтобы в окружающих и во всех присутствовавших на похоронах не возникло ни малейшего сомнения, что в могиле лежит именно дворовая девушка Татьяна Берестова.

Никита скрылся, но, несомненно, он не из таких людей, которые совершают преступление единственно из мести, предоставив незаконной дочери своей жены, приписанной ему, пользоваться результатами этого преступления. Он, несомненно, появится около мнимой княжны и заставит ее поделиться с ним, устроителем ее судьбы, своим богатством. Быть может, он даже и появился.

Необходимо проследить шаг за шагом жизнь княжны в течение недели, двух, может быть месяца, узнать, кто бывает у ней, нет ли в ее дворне подозрительного лица, и таким образом напасть на след убийцы. Тогда только можно считать дело совершенно выигранным. Никита будет в руках графа и сознание его — он, граф, доведет его до этого сознания, захватив врасплох — явится грозным доказательством в его руках относительно этой соблазнительной самозванки.

Так нервно, прыжками работали мысли графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. Граф Свянторжецкий недаром был учеником отцов иезуитов. Все тонкости человеческой хитрости были им изучены и сослужили ему в данном случае хорошую службу в деле раскрытия хитросплетений кровавой интриги.

Мы видели, что соображения графа по поводу участия Татьяны Берестовой в убийстве были совершенно близки к истине. Граф и сам в этом не сомневался. Слишком уж логически неоспоримыми являлись выводы из известных ему фактов. Граф остался доволен собой.

Оставался открытым вопрос, каким образом устроить тайное наблюдение за домом княжны или, по крайней мере, получать точные сведения о ее интимной жизни. Вопрос этот заставил графа сильно призадуматься. В Петербурге он был человеком новым, да еще иноземцем, ненавистным в глазах русских простых людей, — поляком. Для русского простолюдина описываемого времени поляк был синонимом изверга-притеснителя. В темную массу русского крестьянства бог весть каким путем достигали известия о печальном положении польских крестьян под властью панов и их арендаторов-жидов.

Мирская молва, что морская волна, разнесла эти вести с пограничных с Польшей мест во внутренние губернии, и общенародное мнение о «польских панах» было твердо установившимся и далеко для них не лестным. Граф Свянторжецкий не был владельцем польских крестьян и даже для услуг своих держал в Петербурге вольнонаемных людей, ходивших по оброку. Но мог ли он довериться кому-нибудь из них, хотя знал, что щедрость и человеческое отношение его к слугам уже успело приобрести ему их расположение. Уничтожило ли, однако, это его отношение к его слугам, бывшее в то время инстинктивным, недоверие русского человека к людям его национальности и положения — к польским панам?

Граф Свянторжецкий не мог с полной уверенностью разрешить этот вопрос утвердительно. Но надо было на что-нибудь решиться. Надо было пользоваться средствами, имевшимися под руками, несмотря, быть может, на их относительную негодность.

Выбор графа пал на его камердинера Якова, расторопного ярославца, с самого прибытия в Петербург служившего у графа и пользовавшегося особыми его милостями в виде денежных подачек и подарков старым платьем. Граф позвонил. Через несколько минут в уютном и комфортабельно убранном кабинете графа Иосифа Яновича Свянторжецкого появился его камердинер Яков. Это был франтовато одетый молодой парень, сильный и мускулистый, с добродушным, красивым, чисто русским лицом и плутоватыми быстрыми глазами.

— Звать изволили, ваше сиятельство? — с развязностью любимого барином и, со своей стороны, ему преданного слуги спросил он.

— Да, звал.

— Что приказать изволите, ваше сиятельство?

— Гм… приказать… Вот что, Яков, — с расстановкой начал граф Свянторжецкий, — хочешь на волю?

Яков весь вспыхнул.

— Шутить изволите, ваше сиятельство.

— Нет, не шучу… Мне необходимо, чтобы ты мне оказал одну большую услугу.

— С нашим удовольствием.

— И повторяю тебе, что, если ты мне все устроишь так, как надо, я выкуплю тебя на волю у твоего помещика, что бы это ни стоило.

— Скаред он у нас… Меньше трехсот рубликов не берет.

— А ты уже пытался?