Охота на медведя - Петр Катериничев

— Может быть, лучше...

— Здесь — я решаю, что лучше. И не обижайтесь за резкий тон. Вы по меньшей мере слышали о тех людях, которые только что мне звонили.

— Да. Это могущественные люди.

— Вы слышали. А я их знаю. Очень хорошо знаю. Они оба очень умны, но порой — думают медленнее, чем мне бы хотелось. И оба — крайне честолюбивы. А потому — могут ошибиться. Мне бы хотелось этого избежать. Времени полета им хватит, чтобы принять правильное решение. Поэтому вы полетите на моем самолете, Гринев.

Старик закрыл глаза, проговорил медленно:

Моя беда — почти как счастье.

Я бескорыстно одинок.

А жизнь лукавая в ненастье Полна печали и отчасти Уводит в призрачный чертог — Он так далек от идеала, Он скуден, скуп, суров и строг.

И то, что виделось сначала Надежным мостиком причала, Вдруг расползлось, как грязный смог... Помолчал, прикрыв веки, спросил вдруг:

— Вас никогда не называли сумасшедшим, Олег?

— Часто. Особенно после того, как я начал рискованную игру.

Старик кивнул:

— Это теперь в прошлом. Вас ждет будущее. — Старик вздохнул:

— А для меня... Сегодня был просто великолепный день. Вы подарили мне надежду, Олег.

— Надежду?

— На то, что, когда я уйду, в мире останется человек, похожий на меня.

Олег летел через пустоту. Но то, что он оставил, и то, что было впереди, больше не казалось ему пустотой.

Он уснул. Ему снился переливающийся всеми цветами бриллиант, потом — заснеженные пики каких-то древних гор, потом — он сам, упорно идущий на одну из вершин сквозь стылую мглу... А потом он увидел, что идет через поле. И где-то там, наверху, светились желтым светом теплые дома и — храм на взгорке... Олег открыл глаза. Он не чувствовал себя ни уставшим, ни отдохнувшим... Странным.

Он вспомнил разговор со стариком, и в памяти появились строки из детского стихотворения:

И сказал Гиппопотам Крокодилам и китам: Кто злодея не боится И с чудовищем сразится, Я тому богатырю Двух лягушек подарю И еловую шишку пожалую.

И еще почему-то подумалось, что в слове «чудовище» некогда вместо литеры "д" была буква "ж". «Чужовище» — это куда страшнее.

И это были все мысли. А потом Гринев снова уснул. Без сновидений.

Проснулся он уже на подлете к столице России. В Москве была ночь. Олег усмехнулся про себя: крылатая фраза «Доживем до понедельника» сейчас приобрела для него абсолютно прямой смысл, безо всяких переносных. В понедельник откроется биржа и только после ее открытия он сможет узнать, прислушались ли воротилы закулисья к советам Папы Роджера. Или — все это была трагикомедия, способная потешить лишь его одного.

Но о поездке Гринев не жалел. Если он ничего и не приобрел, то ничего и не потерял. И свое теперешнее положение вовсе не считал приговором: кто может знать будущее? Все мы живем сейчас и делаем все, чтобы дни наши и наших близких на земле продлились, а как будет... Про то Бог знает.

А старик Джонс действительно ему понравился: в свои девяносто четыре он был бодр и безо всяких признаков маразма. Ну а что порою неадекватен...

Признаться, адекватные люди, абсолютно четко разумеющие, кто они и в каком мире они живут, были Олегу почему-то совсем неинтересны. Может быть, потому, что сам он подсознательно очень боялся стать таким. Наверное, Роджер Джонс прав: они действительно родственные души.

В аэропорту его встретил автомобиль. Вернее даже — кавалькада из трех машин: два джипа и третья — представительская «ауди» с соответствующими номерами.

Гринев замер в нерешительности, когда по выходе из аэровокзала козырная «ауди» подкатила прямо к нему. И тут — прозвонил мобильный:

— Олег Федорович, с прибытием. — Это был Корсаков. — Как прошла встреча?

— Душевно.

— Рад. И подумал, что вам сейчас нужна охрана.

— Неужели? Мне казалось напротив: охрана мне уже не нужна.

— В подлунном мире не так уж и мало могущественных людей. И не все думают быстро.

— Так это эскорт или конвой?

— А какая разница? Любое первенство, Олег Федорович, предполагает определенную несвободу.

— Ну да... Лишь бы конвой не превратился в почетный караул.

— Приятно, что вы настроены оптимистически.

— Куда уж больше.

— Да, Олег Федорович, чтобы была полная ясность. Девушка Аня Сергеева вам еще нужна?

— Аня Сергеева?

— Признаюсь, это я ее нанял.

— Она действительно американка?

— Да.

— У вас не хватает своих людей?

— Своих людей не бывает. Никогда нет гарантии, что свой не работает на кого-то чужого.

— Ну надо же, как все запущено!

— Мне нужен был сторонний человек. Совсем сторонний. И ото всех здешних дел, и ото всех наших закулисий. С американцами работать просто: они предельно конкретны и их интересуют только деньги. Это удобно.

— Что с ней?

— Отправилась в Штаты. Ей позвонил ее босс и сказал, что контракт закончен. Надеюсь, вы не против, чтобы вас опекали мои люди?

— Если я скажу, что против, что это изменит?

— Вы правы: ничего.

Олег усмехнулся невесело. «На чьей руке вы перчатка, господин Гринев?» Кто скажет?

— «Супротив милиции он ничего не смог...»

— При чем здесь милиция, Олег Федорович?

— Это цитата. Из песни. "Вывели болезного, руки ему за спину и с размаху кинули в «черный воронок».

— Мне кажется, вы устали. Для вас подготовлена дача за городом. Вы сможете отдохнуть до понедельника.

— И — дожить.

— Само собою. Охраной располагайте по своему усмотрению. Разумеется, в разумных пределах.

— Да? Вы знаете, как разумные пределы отличить от неразумных?

— Без сомнения.

— А сэр Роджер Джонс, мне показалось, не знает.

— У людей его уровня нет знания, как такового, господин Гринев. Они мыслят категориями.

Автомобиль мчался сквозь ночь. Под охраной. Или под конвоем. И охраняемый, и подконвойный, как правило, едут куда-то не по своей воле. Но и разница существенная. Первый — из замкнутого мира манекенов в еще более замкнутый мир восковых фигур. Мир этот комфортен, ухожен и сияющ. Про него толком не известно ничего тем, кто в него не вхож. А те, кто вхож, готовы танцевать под любую музыку, лишь бы остаться в этом Зазеркалье.