Синий лабиринт - Линкольн Чайлд

Один из врачей посмотрел на нее:

– Кто вы?

Марго ничего не ответила. Ее глаза были устремлены на неподвижное тело на кровати. Потом она подошла к медсестрам.

– Черт побери! – разозлился врач. – Вам нельзя здесь находиться! Это стерильное помещение.

Марго обратилась к одной из медсестер:

– Дайте мне шприц.

Сестра удивленно моргнула:

– Простите?

– Шприц. Большой шприц. Немедленно!

– Делайте, что она говорит, – сказал д’Агоста, показывая удостоверение.

Сестра перевела взгляд с Марго на врачей, посмотрела на д’Агосту. Потом молча выдвинула ящик, в котором лежало несколько длинных предметов в стерильной упаковке. Марго схватила один, сорвала упаковку, извлекла большой пластиковый шприц. В том же ящике она нашла подходящую иглу, надела на шприц и подошла к д’Агосте и Констанс. Она тяжело дышала, на ее висках выступили капельки пота.

– Что тут происходит? – спросил один из докторов, отрываясь от работы.

Марго посмотрела на Констанс, на д’Агосту, потом снова на Констанс. В одной руке она держала шприц, в другой – мензурку. Ее немой вопрос повис в воздухе.

Констанс медленно кивнула.

Марго взглянула на противоядие в ярком свете палаты интенсивной терапии, сорвала ленту с мензурки, погрузила иглу в жидкость, набрала шприц, вытащила его, подняла, нажала на шток, выдавливая пузырьки воздуха, потом, глубоко вздохнув, подошла к кровати.

– Ну все, хватит, – сказал доктор. – Убирайтесь к чертям от моего пациента!

– Своей властью лейтенанта нью-йоркской полиции я приказываю вам не препятствовать ей, – сказал д’Агоста.

– Здесь у вас нет власти. Мне надоело ваше вмешательство. Я вызываю службу безопасности.

Д’Агоста пошарил руками у себя на поясе, нащупал кобуру и, потрясенный, понял, что его пистолета нет на месте.

Он повернулся и увидел Констанс: с его пистолетом в руках она держала под прицелом докторов и сестер. Хотя бóльшую часть грязи она с себя смыла и заменила драную шелковую комбинацию на длиннополый больничный халат, царапины и порезы никуда не делись. На лице ее застыло выражение невиданной ярости, от которого в этой палате вдруг стало холодно. Наступила неожиданная тишина, вся работа прекратилась.

– Мы спасем вашего пациента, – сказала Констанс тихим голосом. – Отойдите от тревожной кнопки.

Выражение ее лица и оружие д’Агосты заставили больничный персонал отойти в сторону.

Воспользовавшись замешательством персонала, Марго быстро вставила иглу шприца в трубку чуть выше каплеобразователя и выдавила туда около трех кубиков жидкости.

– Вы его убьете! – воскликнул один из докторов.

– Он уже мертв, – возразила Марго.

Наступил миг ошеломленного бездействия. Тело Пендергаста неподвижно лежало на кровати. Писк и биканье разных аппаратов, наблюдающих за состоянием пациента, сложились в подобие похоронной фуги. Вдруг среди этого хора раздался низкий тревожный звук.

– Ему снова требуется реанимация! – сказал первый доктор, склонившийся над изножьем кровати.

Секунду Марго оставалась недвижимой. Потом снова подняла шприц к трубке капельницы.

– К чертовой матери, – сказала она, выдавливая вдвое бóльшую дозу, чем в предыдущий раз.

И тут, словно единый организм, все медсестры и интерны, наплевав на пистолет, бросились к телу. Марго грубо оттолкнули от кровати, из ее безвольной руки вырвали шприц. Последовал целый пронзительный залп приказов, заработала тревожная сирена. Констанс опустила пистолет, глядя на происходящее с белым как снег лицом.

– Вентрикулярная тахикардия, пульса нет! – прозвучал громче других чей-то голос.

– Мы его теряем! – выкрикнул второй доктор. – Массаж сердца, быстро!

Д’Агоста стоял потрясенный, глядя на охваченные бешеной активностью фигуры в халатах у кровати. Кривая электрокардиограммы на мониторе превратилась в горизонтальную прямую. Он подошел к Констанс, осторожно вытащил пистолет из ее руки и убрал в кобуру.

– Увы.

Он взирал на бесполезные действия медперсонала, пытаясь вспомнить свой последний разговор с Пендергастом. Не полубредовый диалог в оружейной комнате, а настоящий разговор, личный, один на один. Д’Агосте казалось важным вспомнить те последние слова. Кажется, этот разговор состоялся у тюрьмы в Индио после их неудачной попытки допросить Рудда. Что же тогда сказал ему Пендергаст? Они стояли на открытой парковке под жарким солнцем.

«Все дело в том, мой дорогой Винсент, что наш заключенный – не единственный, кто в последнее время начал чувствовать запахи цветов».

Пендергаст почти с самого начала понимал, что с ним случилось. Боже, только представить, что это были последние слова агента, обращенные к нему…

Внезапно звуки вокруг него, все эти громкие голоса изменили тональность и уровень напряжения.

– Есть пульс! – прокричал один из докторов.

Плоская горизонтальная прямая ЭКГ стала подрагивать, подпрыгивать, возвращаться к жизни.

– Кровяное давление увеличивается, – сказала медсестра. – Семьдесят пять на сорок.

– Прекратить массаж сердца, – велел второй доктор.

Еще минуту врачи продолжали свои манипуляции, и жизненные показатели пациента медленно возвращались к норме. Внезапно Пендергаст приоткрыл один глаз, совсем чуть-чуть, только щелочка сверкнула. Д’Агоста, потрясенный, увидел, как крохотный, размером с булавочную головку зрачок обшарил комнату. Констанс склонилась над Пендергастом и сжала его руку.

– Вы живы! – услышал д’Агоста собственный голос.

Губы Пендергаста шевельнулись, с них сорвалась короткая фраза:

– Альбан… прощай, сын.

Два месяца спустя

Бо Бартлетт на серебристом «лексусе» свернул с главной дороги на белый гравий, медленно проехал по длинной аллее, обрамленной черными дубами, поросшими бородатым испанским мхом, и выехал на круговую подъездную дорожку. Показался большой, величественный плантаторский дом в неогреческом стиле, и у Бартлетта, как всегда, перехватило дыхание. В Сент-Чарльз-Пэриш[84] стоял жаркий день, и Бартлетт держал окна седана закрытыми, а кондиционер – включенным. Он заглушил двигатель, открыл дверь и в чрезвычайно хорошем настроении выпрыгнул из машины. На нем была тенниска цвета лайма, розовые брюки и туфли для гольфа.

Два человека, сидевшие на парадном крыльце, поднялись. Одного он узнал сразу: Пендергаст в обычном черном костюме, как всегда, бледный. Рядом с ним была женщина удивительной красоты, стройная, с короткими рыжевато-каштановыми волосами, в белом плиссированном платье.