Загадки любви (сборник) - Эдвард Радзинский

Машину он отпустил и решил пройтись пешком, потому что голова болела.

Город содрогался от рева – это вдали шли соревнования пахарей. Пахари здесь давно не пахали, а только соревновались.

Окраины были освещены багровым пламенем: там тоже шли соревнования – добровольной пожарной дружины. Дружина зажигала дома, а потом их тушила.

Он шел не торопясь и вдруг остановился. На центральном кладбище двое могильщиков – два пряничных мужика – рыли землю. Он очень удивился: кого-то хоронили на центральном кладбище, а он об этом ничего не знает. Такого быть не могло: мест на кладбище оставалось совсем немного, и все они были забронированы для начальства и заслуженной городской интеллигенции (те еще жили, но в перспективном плане кладбища уже были проставлены их фамилии). Все же остальное население хоронилось на новом кладбище за городской чертой…

Он хотел было подойти и спросить, кого хоронят, но как-то жутко закололо сердце, и он почувствовал ужасную тоску. Голова разламывалась. «Это со вчерашнего», – подумал он.

Вчера он, управляющий трестом, и новая директорша универмага поехали в заповедник на гулянку. Поохотились, забили заповедного лося, разложили костер на поляне. Шоферня подогнала машины, засветила фарами – и заплясали на поляне в свете фар, напившись-нажрамшись.

– Жги! Жги! Жги! – орал он, подпрыгивая.

А потом поволок хихикающую универмагшу в темноту, в не освещенные фарами деревья…

Он прошел мимо кладбища, вспоминая все это, и наконец подошел к Дому. Дом и был местом его новой работы.

Это был исторический центр городка. Здесь стоял главный городской храм – Дивная церковь.

Во дворе храма когда-то был рынок: пустели прилавки. Среди прилавков шатался одинокий грузин, приехавший торговать арбузами. Арбузы побились и были свалены в кучу. Грузин глядел слезящимися глазами на арбузный лом. Две бабы, причитая, тащили грузина за руки в разные стороны.

– Ты не гляди, что она меня моложе! – вопила одна. – Я хоть старая, а грудь у меня как пушка! – Она рывком подняла кофточку, и на солнце сверкнула упругая девичья грудь.

На рынке был тир. Местное начальство любило по дороге на работу проверить твердость руки. И голубоглазая молоденькая дурочка с блестящими плачущими глазами по прозвищу Ясноглазая слонялась у тира и все просила:

– Дяденька, дай пульку, я до дома дострелю… Мне домой надо, пульку дай…

…Но все это было раньше. Теперь рынок снесли, и тир снесли тоже. И на этом месте возвели красавец Дом – многоэтажный, с лоджиями, с обливными изразцами в русском стиле.

Въехать в Дом должны были лучшие люди города. И Сам тоже намеревался. Для Самого сначала построили шестикомнатную квартиру на пятом этаже. Но в это время в Москве началась борьба с излишествами – и Сам от квартиры тотчас отказался. Вызвали архитектора, и все большие квартиры в пожарном порядке перестроили на клетушки, а квартиру Самого решили передать детсаду. Но когда дом достроили, кампания уже прошла. Вновь убрали перегородки и вновь большую квартиру отделали для Самого.

По этому случаю его и назначили отвечать за Дом: он и квартиры должен был распределить, и площадь перед домом благоустроить, и главное – решить вопрос с церковью. Рядом с таким домом торчала эта самая Дивная церковь!

Но голова у него сегодня раскалывалась, и вместо того чтобы думать о Доме, об ордерах, он почему-то все возвращался мыслью к этому кладбищу. Хоронили! Кого хоронили?

Он вошел в Дом, прошел в контору и вызвал к себе прораба.

– Как с церквой будем решать? – спросил его прораб.

– А сам как думаешь?

– Думаю – сносить. Такие люди в Доме жить будут! Что ж они – на церкву из окон любоваться должны? Опиум для народа! Только вот старушки шумят. Окружили меня вчерась – и ребром, ребром!

– А ты их спроси: «Бабка, церковь действующая? А?..»

– Нет, – ответил прораб.

– «Крест на ней есть?..»

– В прошлом году, когда детишки металлолом собирали…

– Ты чего мне объясняешь? Ты бабкам объясняй! – И добавил в сердцах: – Что им, молиться негде, что ли?

– Значит, с энтим решили: два бульдозера пригоню – и все дела.

И прораб ушел.

Он хотел думать о приятном: о рыбалке, о баньке, об универмагше. Но не получалось, мешала мысль: кого хоронили?

Тогда он решил заняться ордерами и вызвал своего заместителя.

Вошел заместитель, тоже в шляпе на ушах, странно похожий и на него и на прораба.

– Ну, на первый этаж мы с тобой подселим какого-нибудь ударника… Какие будут кандидатуры?

Заместитель предложил Федю-строителя. Федя был человек, конечно, заслуженный, но пил, ох как пил!

Перешли к интеллигенции.

– Может, писателя подселим на первый этаж?

– Можно бы. Но какие у нас писатели? Это в Москве писатели, а наши сами себя и читают.

За выяснением позвонили руководителю писательского отделения. Но никого не оказалось. Писатели поехали на окраину области сквозь глухие леса на встречу с читателями. И там, в глубинке, загуляли и пропили колеса от газика. Так что вернуться назад им не было никакой возможности. Сгинули писатели в лесах.

Писатели сразу пропали из его головы. И никак он не мог сосредоточиться на ордерах… А потом вдруг увидел огромную пустую комнату, точнее, гулкий зал. И в углу этого огромного зала было что-то… И когда он подошел… с трудом подошел… увидел, что это была крохотная дверца…

Он проснулся в сумерках от того, что услышал, как загрохотало у Дома: это к церкви подъехали бульдозеры. Вспыхнул прожектор.

И тогда он услышал треск. Треск! Но не снаружи, у церкви, а где-то наверху, над головой… Треск затих. Дверь распахнулась, вбежал бледный прораб:

– Дом треснул!

Они выбежали на улицу. Навели прожектор. По всей стене, начиная с пятого этажа, с квартиры Самого – шла трещина. Он покрылся холодным потом.

– Сволочь! – заорал он на прораба. – Ты понимаешь, что завтра будут болтать в городе?

Прораб затрясся: он понимал.

– Я не виноват…

– А кто виноват? Кто кричал: «К майским, к майским!» Никто ведь не скажет, что руки у тебя, как крюки, что ты работать разучился, халтурщик поганый! Ведь из-за церкви, скажут, жопа!

– Не виноват! – кричал прораб. – Потому что – перестраивали! Сто раз! То вам шесть комнат в квартире подавай, то две, то восемь! А ведь это Дом, он не понимает, за что его калечат!

У него отлегло: ну, конечно, – потому что перестраивали.

– Короче, за ночь, трещина должна быть заделана. И чтоб к утру Дом был без трещины! Где Федя?

– Послал за ним, говорят, тверезый!