Невернесс - Дэвид Зинделл

так что невозможно было понять, кто какого мнения придерживается. Они перебрасывались пустыми словами, точно два яркоперых трийских попугая. А когда они наконец умолкли, я заметил, что они даже дышат в такт, отбивая безмолвные синкопы вдохами и выдохами.

— Как можем мы объяснить Мэллори, что это значит — совместно пользоваться одним усиленным мозгом?

— Когда мы вместе, мы добавляем нечто новое…

— Да — к своим «я».

— Даже когда мы вне нашего корабля.

— А когда мы в нем, это совсем другое, это…

— Это не только прибавка к нашим «я».

— Это сотворение общего «я».

— Один плюс один равняется…

— Бесконечности.

— Или алеф-два по меньшей мере.

— Хранитель Времени оценил бы такой математический фокус, ей-богу!

— Наши отдельные «я» тоже бесконечны, как говорят цефики, но в одиночестве мы, так сказать, являемся пленниками меньшей бесконечности.

— Быть вместе в легком корабле… скажи Мэллори, что это такое!

— Это чудо.

— Но и страх тоже — ох, какой страх!

— Ты все равно проходишь сквозь гобелен, сотканный из девяти миллиардов нитей, и прикосновение каждой нити это… экстаз.

— Этого нельзя описать.

— Это ужасает на самом-то деле.

— Я не могу рассказать ему, как это бывает.

— Я тоже.

— Это самое лучшее, лучше ничего нет.

— Но за это приходится платить.

— Как и за все остальное.

— Расплата неминуема.

— Без этого нельзя.

Я чувствовал, что платой за это будет скорая смерть тех Бардо и Жюстины, которых я любил, если их совместные путешествия будут продолжаться. Новый их гибрид «Бардожюстина» меня никак не устраивал. Наиболее глубинные, сокровенные программы еще действовали, но на них уже накладывались новые, покрывая старые индивидуальности, как позолота — трийский кубок. Их трагедия — я, впрочем, надеялся, что до трагедии все же не дойдет — заключалась в том, что новое блестящее покрытие нравилось им больше, чем стальная основа прежних «я». На самом деле они были влюблены не друг в друга, а в мысль о своей влюбленности. Я опасался, что скоро их глубинные программы отомрут окончательно и почвы для любви просто не останется. Имеют ли они право губить друг друга таким образом? Имеют ли они право, невзирая на свою присягу и законы нашего Ордена, создавать нечто новое за пределами своих «я»?

Мне очень хотелось обсудить это с ними — у меня на то имелись свои причины, — но тут Жюстина извинилась и отошла поговорить с Коленией Мор. После ее ухода я перегнулся к Бардо через стол и спросил:

— Что с тобой такое?

Бардо вытер пот с выпуклого лба.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда Жюстина рассказала нам о сверхновой, мне показалось, что ты испытал облегчение.

— Какое там облегчение! Я так сдрейфил, что чуть все пиво назад не отлил.

— Это правда?

Он оглянулся через плечо на трех механиков за соседним столиком — они не обращали на нас внимания.

— Ну ладно… я и правда испугался, но в каком-то смысле эта сверхновая взорвалась как раз вовремя, ты не находишь? Это послужит оправданием для бегства, если возникнет такая необходимость.

— Ты хочешь оставить Орден?

— Я не один такой. Очень многих пилотов не устраивает Хранитель Времени и прочие старые хрычи, заправляющие Орденом. — Бардо махнул послушнику, указав на свою пустую кружку. — И не устраивает то, что нам не дают свободы.

Я выпил виски и спросил:

— Свободы летать на одном корабле с женой Соли?

— Не говори о том, чего не понимаешь. Я люблю ее, паренек, ей-богу люблю!

— Тогда она должна обратиться к Соли с просьбой о разводе. И…

— Он не даст ей развода — для этого он чересчур горд, в точности как его сынок.

— Не называй меня его сыном. Никогда больше — слышишь, Бардо!

Мне не хотелось смотреть на него, поэтому я оперся локтем на холодный подоконник внешнего окна и стал смотреть, как чайки с криками клюют выброшенных на берег моллюсков. За Зундом ледник, вклинившийся между Вааскелем и Аттакелем, таял под теплым солнцем ложной зимы. Как раз в тот момент целая ледяная гора сползла с него и плюхнулась в море. Грохот, отразившийся от южного склона Вааскеля, был так силен, что окно у меня под рукой дрогнуло.

— Ты тоже изменился, дружище, — произнес Бардо. — Как и я.

— Когда-то, в кадетские годы, горологи и цефики предупреждали нас, что дружба между пилотами может быть почти столь же трудна, как и брак. Из-за зловременья, из-за долгих разлук, из-за перемен.

— Это правда. Но ты говорил мне, что ни зловременье, ни все остальное никогда не встанет между нами. Ты давал мне слово, паренек.

— Да, помню.

Я помолчал, размышляя об изначальной хрупкости дружбы. Что такое дружба, как не двойное зеркало, которое мы держим между собой, видя в нем то, что нам приятно видеть? Когда же зеркало со временем начинает трескаться и изображение портится, дружбе приходит конец. Вот я сижу, точно холодное бесстрастное зеркало, перед моим страдающим другом — и он, должно быть, видит себя мрачным, растерянным и потерявшим веру. А я в его больших глазах вижу отражение дикаря, который мне совсем не симпатичен.

Не стану пересказывать все, о чем мы говорили той ночью. Ночь была долгая, хотя солнце зашло только после полуночи и через несколько часов взошло снова. Мы сидели за нашим столиком и пили, пока кафе не опустело. Мы делали вымученные попытки шутить и припоминали смешные истории из прошлого; мы переговорили обо всем, о чем только могут говорить двое друзей. И все это время Бардо сидел мрачный, являя собой невысказанный упрек. Наконец, уже под утро, когда пить стало невмоготу, он встал и обвинил меня в том, что я убил его веру в миссию пилота.

— Это твоя вина, — заявил он и грохнул кулаком по столу так, что чугунная столешница загудела и прогнулась, точно барабанная кожа. — Это из-за тебя я стал конченым человеком.

— Из-за меня?

— Да, из-за тебя! Из-за твоего проклятого поиска! Тебе приспичило узнать секрет жизни, вот в чем вся беда. И мне тоже. Твоя мечта, моя мечта — ты заразил меня своим проклятым энтузиазмом. Эх-х… Мы были душой этого поиска, ей-богу! Но мы же его и убили, верно? Все в прошлом. Ты убил мечту и меня тоже. Бардо теперь совсем не тот человек. Горе, горе!

Он был сильно пьян, зато я — трезв, как цефик. Возможно, божественное семя у меня в голове выработало во мне иммунитет к алкоголю. Я хотел уйти, но Бардо сгреб меня за руку.

— Давай сделаем круг по катку.

— Ты пьян.

— Не настолько.

Мы