Живописец теней - Карл-Йоганн Вальгрен

– Why don’t you read a spanish paper instead? Or a book? All right Fidel, you like this fi lch? Let’s take a look in the car and see if I have some sexy magazines there[157].

В ожидании, пока Карстен закончит чересчур взволнованную, на взгляд Иоакима, лекцию своему ровным счетом ничего не понимающему сыну, он тоже стал перелистывать журналы. Оглавление выглядело многообещающим, к тому же к журналу прилагался бесплатный видеодиск. Но не успел он приглядеться к нескольким любовным актам образцово равнодушных к последствиям своих страстей красавиц и красавцев, мощная рука Карстена схватила его за ворот и потянула вниз. Иоаким еле успел присесть на корточки за стойкой с журналами. Лоб Хамрелля мгновенно вспотел.

– Ни звука! – прошипел он. Сын глядел на отца, ничего не понимая. На этот раз Хамрелль не стал экспериментировать с английским, а просто прижал палец к губам.

В щелочку между пачками «Мура» и «Хастлера» Иоаким увидел двоих, торопливо заказывающих кофе у кассы. Лица их были ему хорошо знакомы и особой радости не выражали. Прямо у входа распластался вызывающе красный «ламборгини». Проходящие мимо автомобилисты с удивлением поглядывали на сидящую на корточках троицу – не собрались ли они из каких-либо соображений справить нужду прямо здесь, за журнальным стендом? Марио и Эмир, слава богу, очень торопились и пили кофе, не отходя от стойки. А поскольку порнография, если верить психотерапевту Эрлингу Момсену, помогала Иоакиму бороться с метафизическим страхом и бежать от реальности, он решил полистать «Кошечек». Иоаким чувствовал острую потребность как в первом, так и во втором: победить страх и удрать куда подальше.

– На твоем месте я бы этого не делал, – прошипел Карстен, не отводя глаз от кассы.

– Чего – этого?

– Не ворошил бы эту муру. Могут встретиться картинки, которые ты не хотел бы видеть.

– Какие еще картинки?

– Или фильм, который тебе захочется покритиковать…

– О чем ты?

Хамрелль горестно вздохнул:

– Ну… я имею в виду некоторые интерьеры… они могут показаться тебе знакомыми. И люди знакомые могут попадаться… там один такой… с ключом Бако в руке…

– Сукин ты сын, Карстен!

– Sorry…

Иоаким поглядел в щелочку – Марио и Эмир пружинистым амфетаминовым шагом направились к своему «ламборгини». Он перевел взгляд и на обложке распутного мужского журнала обнаружил коллаж кадров из фильма, где тут же узнал знакомых: тут были и диссидентка Кайза, и заботливая Тильде… «Немцы в восторге от „Лосей и грудей“, – гласила рубрика. – Бесплатный видеодиск и множество фотографий со съемок фильма».

– Сукин сын, – произнес Иоаким с еще большим чувством.

– Знаю, знаю! Но у меня не было выбора! Не волнуйся, народ к этому относится вполне деликатно… я имею в виду, если попадается кто-то из знакомых в таких репортажах…

– Ты же клятвенно обещал, что в Швеции фильм не пойдет!

– Не помню, чтобы я так уж клятвенно обещал…

– Обещал! Клятвенно!

– Мне это запомнилось по-другому…

– Ты за это получишь!

– Ясное дело, получу, Йонни, я уже дробь выбиваю зубами. И вообще, с чего ты решил, что можно верить такому типу, как я? Я бы на твоем месте не поверил.

По неписаным правилам уголовного мира им полагалось скрываться среди соблазнительных журналов еще минут пять. «Ламборгини» рванул с места и исчез со скоростью «Формулы-1». Промокшие путешественники по-прежнему искали защиты в теплом кафетерии. На шведское королевство обрушился проливной весенний дождь…

– До Гётеборга не больше часа, – сказал Карстен, сворачивая за Йончепингом на стоянку с двумя сортирами. – Мне надо облегчиться. А ты позвони пока свояку. Где-то же нам надо остановиться.

Хамрелль и сын разошлись по скворечникам. Иоаким набрал номер Эрланда. Тот говорил коротко и собранно. Жанетт приехала, и он рассказал ей все, свалив главную вину на Иоакима.

– Ты должен меня понять, мне и так хватает. Вся моя семейная жизнь висит на ниточке.

Шантажисты пока не давали о себе знать, но кто знает, хороший это знак или наоборот. Надо как можно скорее встретиться и все расставить по своим местам. Жанетт хочет заявить в полицию, и он, Эрланд, все более склоняется к мысли, что она права.

– Вот и хорошо, – сказал Иоаким, – мне это очень подходит. Я в получасе езды от Гётеборга, вынужден был уехать из Стокгольма.

Эрланд сообщил ему дверной код. В их кооперативе есть комната для приезжающих, он оставит ключ в двери. Они с Жанетт идут сегодня в гости. Завтра утром можно будет все обсудить.

– Я не один. Со мной приятель, он тоже замешан во всей этой истории. И его сын из Колумбии.

– Уголовники?

– Не больше, чем мы с тобой, Эрланд… к тому же у вас с его сыном общие политические симпатии: он носит обязывающее имя Фидель.

– Не доставай меня, Иоаким…

– И ты меня не доставай! Какое это все имеет значение? Мы все в одной лодке. И ты мне, кстати, не рассказал – зачем тебе деньги?

Свояк понизил голос, и Иоаким понял, что Жанетт где-то поблизости.

– В другой раз, Иоаким… И кстати, когда завтра зайдет разговор, имей в виду: это ты меня попросил позаботиться о подделках тестя. Почти вынудил. И ни о каких деньгах даже речи не было…. Я просто оказал тебе услугу и послал картины в Стокгольм. Даже понятия не имел, что ты собираешься их продать.

В трубке опять пискнул сигнал SMS. Он догадывался от кого.

– Это звучит по меньшей мере нелепо, Эрланд.

– Вся история нелепа. Откуда мне было знать, как ты распорядишься своим наследством? Я считал, ты хочешь сохранить картины как память о Викторе… что они для тебя представляют, так сказать, ностальгическую ценность… Я ошибался, сказал я Жанетт. Я совершил ужасную ошибку! Я был слишком доверчив. Конечно, я ее обманул, я же обещал уничтожить картины, но ты так уговаривал, и я просто не мог отказать… согласен на такую версию, Йокке?

– Согласен…

– Ну вот и хорошо. Гостевая комната в вашем распоряжении, увидимся завтра.

Он нажал кнопку отбоя и открыл сообщение. «Карстен с Фиделем уехали. Что скажешь насчет минетика у меня дома?» И смайлик в конце.

Он положил телефон на панель инструментов. Около деревянного сортира стоял Фидель и дрожал от холода. У него снова возникло неясное видение: Лина, постанывая, усаживается на огромный индейский тотем молодого человека. «Si, – хрипит Фидель с реверберацией, как в студии. – Si, seniora, I like very much!»