Версаль. Мечта короля - Элизабет Мэсси

– Цена?

– Представь, что ты выучил музыкальную пьесу; так выучил, что можешь играть на память. Если даже сгорят ноты, тебя это не смутит, и ты спокойно выступишь перед внушительной аудиторией. Люди, слушающие тебя, тоже запомнят пьесу и будут ее исполнять перед другими слушателями. И так до бесконечности. Музыка, которую мы творим сейчас, будет звучать вечно.

Филипп бросился на брата, но Людовик оттолкнул его. Филипп бросился снова. В это время вновь раздался крик Генриетты.

– Вот она – твоя музыка, брат! – крикнул он.

К братьям уже спешил Бонтан.

– Она вас зовет…

– Сейчас иду! – отозвался Филипп.

Бонтан покачал головой и посмотрел на Людовика:

– Она зовет его величество. Одного.

Слова первого камердинера лишь усилили злость Филиппа. Он даже отвернулся. Бонтан подошел к королю.

– Яд, – прошептал он.

– Мои подозрения подтвердились, – вздохнул Людовик.

У двери короля ждали Лувуа и Кольбер.

– При дворе еще остались английские дипломаты?

– Нет, ваше величество, – ответил Кольбер. – Сэр Томас Армстронг находится в Париже. А Трокмортона Карл задержал в Англии.

Людовик стиснул зубы.

– К вечеру весть о болезни Генриетты достигнет Парижа. На следующее утро об этом узнает сэр Армстронг, а еще через день будут знать в Лондоне. Едва Карл услышит, что во Франции отравили его любимую сестру, он через считаные часы объявит нам войну.

– Войну, обреченную на поражение, – сказал Лувуа.

– Ваше величество, помимо войны… если Филипп потеряет супругу, ваши противники могут воспользоваться этим и испытать крепость вашей власти.

– Каким образом?

– Присутствие Генриетты укрепляет ваше положение, сдерживает властные амбиции вашего брата и придает ясность в наших отношениях с Англией. Как ни печально, но если Генриетта не выздоровеет, это ослабит ваши позиции повсюду.

Король молча согласился с правотой слов Кольбера. Мельком взглянув на Филиппа, он поспешил к себе в спальню. Дыхание Генриетты было сбивчивым, но боль на время отступила, и она уснула.

Ком грязи, брошенный Фабьеном, ударился о противоположную стену пыточной комнаты. Мутный ручеек пополз вниз, но основная часть комка прилипла к стене. «Вода стечет, дерьмо останется, – подумал он. – Старая поговорка и очень меткая». Он повернулся к Монкуру. Придворный сидел посередине, на узком стуле. Фабьен вспомнил, как допрашивал фрейлин и служанок Генриетты. Тогда страх так и плавал в воздухе. А Монкур, похоже, совсем его не боялся.

– Мадам де Клермон призналась в существовании заговора против короля, – глухим, угрожающим голосом произнес Фабьен. – Она назвала имена всех своих сообщников.

– Я почти не был знаком с этой женщиной.

– Но знали о ее злонамеренных замыслах.

– Возможно, вам невдомек, но злонамеренные замыслы есть едва ли не у всех, кто обитает под крышей Версальского дворца. А вот превращать замыслы в действия отваживаются немногие.

– Почему вы вернулись ко двору? – все тем же тоном спросил Фабьен.

– А почему подсолнечник поворачивается к солнцу? – вопросом ответил Монкур. Он лукаво улыбнулся, словно их разговор с Фабьеном был дружеской беседой. – Я узнал об угрозе жизни ее высочеству. Как всякий верный слуга короля, не утративший доброго расположения к его величеству, я счел своим долгом сообщить ему.

– Мне в это трудно поверить, – усмехнулся Фабьен.

– Жизнь вдали от двора – это жизнь во тьме и холоде. Кстати, у вас есть шанс испробовать такую жизнь на себе. Если, не приведи Господь, ее высочество умрет, ваша неосмотрительность может сослужить вам дурную службу. И прежде всего это касается покойной мадам де Клермон.

– Монкур, вы вздумали меня пугать? Какая еще неосмотрительность?

Монкур откинулся на спинку и дерзко вскинул голову. Большие пальцы рук он заложил за ремень и принялся барабанить по серебряным ангелам.

– Вас неоднократно видели прогуливающимся по саду с покойной мадам де Клермон. А за карточными столами всегда услышишь ворох самых нелепых сплетен.

– Кому могло понадобиться причинять зло Генриетте? – спросил Фабьен, стараясь не обращать внимания на слова Монкура.

– Цель – не сама Генриетта, а его величество. Причиняя зло ей, задевают короля. И вам наверняка не дает покоя вопрос: кто, обласканный и прославленный королем, тем не менее может вынашивать замыслы против его величества?

Фабьен слегка кивнул.

– У меня есть некоторые соображения, если, конечно, вам интересно.

– Продолжайте.

– Жизненный опыт привел меня к выводу: больнее всего человека ударяют те, кого он считает своими близкими друзьями. Думаю, вы знаете золотое правило военной стратегии: когда мы вблизи врага, нужно заставить его поверить, что мы далеко. А когда мы далеко, враг должен считать, что мы совсем рядом. Эта стратегия применима не только к войне и сражениям. Иными словами, враги короля должны убедить его величество в том, что они являются его верными друзьями.

Маршаль отпустил Монкура и сразу же послал за Лувуа. Друг короля. Близкий друг.

Когда Лувуа пришел, глава полиции жестом предложил ему сесть, а сам встал, скрестив руки. Поскольку Лувуа не предложили бокал вина, военный министр чувствовал себя неуверенно, пытаясь понять, зачем его позвали. «Поведение выдает его с головой, – подумал Фабьен. – Неуверен. Возможно, даже напуган».

– Я очень давно наблюдаю за вами, господин Лувуа. Должен признаться, ваше поведение меня тревожит, если не сказать настораживает.

– Да? А вы еще не говорили с королем о моем поведении?

– Мне достаточно собственных наблюдений. Вы весьма последовательно критикуете едва ли не все замыслы и начинания его величества.

Неуверенность на лице Лувуа сменилась досадой.

– Господин Маршаль, прежде чем говорить со мной, я все-таки рекомендую вам задать ваши вопросы его величеству.

– Я – глаза и уши его величества, – заявил Фабьен. – Я говорю со всеми, с кем считаю нужным.

– Это я помню. Но беседа с королем сэкономила бы вам время.

– Вы обсуждали с ее высочеством Генриеттой ее поездку в Дувр?

– Нет.

– Но вы сомневались в успехе этой миссии.

– Сомневался, и свои сомнения открыто высказывал его величеству.

– А вы вообще согласны хотя бы с одним замыслом его величества?

– Я согласен с большинством замыслов короля.

Маршаль чувствовал, как в нем закипает бешенство.

– Тогда почему вы постоянно позволяли себе во всеуслышание критиковать короля?