Лазарит. Тень меча - Симона Вилар

Она отправилась в капеллу замка и молилась перед образом Девы Марии так долго, что находившаяся здесь же королева Беренгария, приблизившись, ласково погладила ее по плечу.

— Дорогая Джоанна! Я бесконечно рада, что у меня теперь есть такая чудесная кузина! И я всем сердцем верю, что Ричард отвоюет у неверных Иерусалим и мы с вами однажды познаем истинное блаженство, преклонив колени у Гроба Господня!

«Да простит меня Пресвятая Дева, но истинное блаженство я познаю только тогда, когда обнимаю своего Мартина. А потом… Потом мне и ад не страшен!»

И она с жадностью принялась собирать все слухи о войне с Комнином, какие только доходили до Лимассола. А появлялись они чуть ли не ежедневно. Прибывали запыленные гонцы с сообщениями, что Исаак бежал в Никосию, а войска Гвидо завладели почти всей равниной вокруг Лимассола и прилегающими горами. Захвачено множество пленных, а также императорский лагерь со всем имуществом и обозами, большой табун отличных кипрских коней — все это стало добычей победителя, и Гвидо передал все трофеи в дар Ричарду. Еще больше порадовало Ричарда то, что большинство жителей острова не желали сражаться за узурпатора, который измучил их поборами, и были готовы принять власть латинян.

Однако часть Кипра все еще оставалась в руках лжеимператора, и Гвидо продолжал свой поход. Он сумел захватить порт и замок Святого Иллариона, затем перевалил через горы и взял крепость Кирению, где Комнин прятал свою дочь, единственную наследницу. После этого Гвидо сразился с Исааком при Фамагусте. Осада этого города-крепости продлилась три дня, Исааку удалось бежать, а Гвидо дал воинам кратковременный отдых, а сам отправил Ричарду обоз с дарами и трофеями. Сопровождал его Уильям де Шампер.

Джоанна вновь увидела брата в большом зале Лимассольского замка — он представлял Ричарду главный дар короля Гвидо — захваченную в плен царевну, дочь Исаака. Эта девушка была ценной заложницей, и с ней обращались сообразно ее положению и достоинству. Но поскольку ее иноземное имя удавалось выговорить далеко не каждому, ее стали называть Девой Кипра.

Царевна оказалась довольно рослой, статной и, хоть и была еще весьма юной, имела роскошное пышное тело. Ее густые брови сходились у переносицы, а огромные черные глаза придавали девушке сходство с ликами византийских святых на иконах. Иссиня-черные волосы Девы Кипра, унаследованные ею от матери-армянки, так вились, что, будучи уложены в высокую прическу, казались птичьим гнездом, поддерживаемым изукрашенной каменьями диадемой, указывающей на высокое положение пленницы. Об этом же свидетельствовал и пурпурный плащ, накинутый на ее пышные плечи, — царственный пурпур, по ромейским законам, могли носить лишь монархи.

Дева Кипра говорила только по-гречески, и хоть Ричард не понимал ее слов, он повел себя с высокородной пленницей как истинный рыцарь: любезно сообщил, что она может чувствовать себя гостьей при его дворе, и велел Беренгарии взять на себя заботу о царевне.

Беренгария и впрямь была добра к Деве Кипра и даже велела подать ей тар,[115] когда царевна пожелала исполнить для королевы напевы о Давиде Сасунском.[116] Пела она действительно замечательно, но, к сожалению, никто не понимал, о чем идет речь, а протяженность напевов и жаркий послеполуденный час навевали сон. Вскоре королева и Иоанна Сицилийская задремали на подушках низкой софы, а Джоанна подсела к дочери Исаака и, немного зная по-гречески, попыталась выведать у нее, не приметила ли та среди воинов короля Гвидо рыцаря-госпитальера. Ей даже удалось описать темное одеяние рыцарей ордена Святого Иоанна с белым крестом на груди.

— О! — возвела к сводчатому потолку свои бездонные глаза Дева Кипра. — Это самый храбрый и прекрасный из витязей доблестного короля Гвидо! Я сразу заметила его среди тех, кто окружал меня, ибо он не сводил с меня глаз и был так хорош, что я едва удержалась, чтобы не расцеловать его в уста, скрытые густой кудрявой бородой…

Джоанна изумилась. Или ее греческий недостаточно хорош, или эта дама имеет в виду кого-то иного. Вряд ли за столь короткий срок Мартин д'Анэ мог обзавестись кудрявой бородой. Однако желание продолжать расспросы у нее почему-то пропало.

Утром следующего дня в гавань Лимассола вошел корабль из Палестины. На нем прибыли посланцы короля Филиппа: его кузен — епископ Бове и магистр ордена Святого Иоанна Гарнье де Неблус. И если последний держался вполне учтиво, то епископ Филипп де Бове сразу же ринулся в атаку.

— Зачем вы возложили на себя крест, ваше величество? Чтобы, прикрываясь им, вести игрушечные войны повсюду, куда занесет вас случай? Сейчас вы оказались на Кипре, так и не добравшись до Святой земли, и тешитесь здесь, терзая невинных христиан, тогда как истинные воины Святого Креста продолжают жестоко биться под стенами Акры с неверными!

На это даже Ричард не сразу нашелся что ответить. Он молча смотрел на дерзкого прелата, восседая на троне Исаака, его могучие руки крепко сжимали резные подлокотники, а лицо мало-помалу наливалось кровью.

Епископ Бове был хорошо известен королю. Он происходил из рода графов Дре и принял сан не по призванию свыше, а по обязанности, будучи младшим в семье. Епископ редко носил сутану, предпочитая ей доспехи и меч, но для встречи с Ричардом все же надел камилавку, а поверх длинной кольчуги на его плечах лежала мантилетта,[117] расшитая виноградными лозами и пшеничными колосьями. Несмотря на одеяние, его гладко выбритое напряженное лицо изобличало в нем непримиримого воина, а не служителя Церкви.

— Вам нечего ответить, сир? — вскричал Бове, когда молчание Ричарда стало невыносимым. — Тогда скажу я: вы расслабились, вы играете свадьбы, развлекаетесь, словно охотой, преследованием Исаака Комнина, и это означает только одно: вы, ваше величество, не решаетесь приступить к куда более трудной задаче — к отвоеванию Гроба Господня!..

— Проклятый пасынок сатаны! — выругался, резко выступив вперед, другой епископ — Солсбери, советник и друг Ричарда. — И ты, пес, смеешь упрекать моего государя, когда твой ничего не сумел добиться и только без конца клянчит подачки!

— Молчи, семя дьявола! — не остался в долгу Бове. — Пока мой король сражается…

— Вернее, бездействует в лагере под Акрой! Уж это-то нам известно! И прикрывается рыцарской клятвой, чтобы не потерпеть поражение, и лопается от зависти к победам английского Льва на Кипре. Едва Ричард прибудет туда, он возьмет Акру куда быстрее, чем Филипп Французский сплетет очередную интригу!