ЖД (авторская редакция) - Дмитрий Львович Быков

и смотрели вслед губернатору и Аше со странным, сосредоточенным вниманием.

— Узнали, — просто сказала Аша. — Меня что ж не узнать. Наше радио работает. Не бойся, не скажут никому.

— Куда их? — спросил губернатор, словно не он, а она должна была это знать.

— Откуда я знаю. Это твоим видней. Не слыхал вчера в Москве, зачистку делают или так?

— Не слыхал, — признался губернатор, поражаясь тому, что еще вчера его официально встречали во Внукове-2. Если честно, он был втайне рад тому, что хотя бы к этой зачистке непричастен — и если она действительно началась, и окажется вдобавок тотальной, то на нем не будет хотя бы этой вины. Он, конечно, и так не мог отвечать за многие художества центра, — но, если честно, слегка тяготился ими. В повадках ментов во время этой акции было что-то особо решительное — вряд ли после такого повезут в обезьянники; дело пахло чем-то похуже — хотя что может пахнуть хуже обезьянника?

Они сели в зеленый грязный поезд, шедший на Барнаул; билетов не взяли — сунули денег проводнику. Брать билеты было опасно: кассиры спрашивали документы. Правда, в городе на них пока не оглядывались — видимо, розыск еще не начался или шел плохо, как и все тут в последнее время. Слава Богу, подумал губернатор. Я просто не подумал, что в выродившейся стране и репрессии вырождаются, нам на радость. Впрочем, расслабляться не следовало. Мобильник он отключил, отправив на всякий случай эсемеску Калядину — «Нуждаюсь в помощи, напиши, если сможешь», — и получив естественный для государственного человека ответ: «Ничем не смогу». Хорошо, подумал Бороздин, на его месте я поступил бы так же. Когда вся эта ситуация распутается и Тарабаров ответит за самоуправство, а Хрюничева сошлют из Сибири в Сибирь, — я позвоню Калядину и кое-что расскажу ему, и он, возможно, поймет.

В конце перрона показался милиционер. Он вальяжно шел вдоль поезда, заглядывая в окна. Аша побледнела. Губернатор сидел против хода поезда и не видел милиционера — видел только Ашу и по выражению ее лица обо всем догадался. Он оглянулся: мент был уже близко, вагонах в пяти от них.

— Даждь-бог, Даждь-бог, — повторяла Аша, еле шевеля губами; он скорее угадал, чем услышал.

— Он не успеет, — сказал Бороздин, имея в виду мента. Поезд уже скрежетнул, готовясь тронуться.

— Даждь-бог, — лепетала Аша.

Поезд, однако, все не тронулся, а мент был все ближе; можно было перейти в следующий вагон, можно сбежать назад — в тот, мимо которого он уже прошел… В руках у мента уже был виден листок с фотороботом.

— Не одна в поле дороженька, — пронзительно выкрикнула Аша, и мент остановился.

Бороздин уставился на нее в недоумении.

— Не одна ненаглядная, — быстро заговорила Аша. Мент остановился и посмотрел вокруг.

— Не одна в поле дороженька,

Не одна безлошадная.

Мент постоял в задумчивости, выбросил листок и пошел вдоль поезда обратно. В ту же секунду колеса опять заскрежетали, и состав медленно тронулся в путь.

Аша улыбнулась гордо и открыто — он давно не видел у нее такой улыбки.

— С волками жить — по-волчьи выть, — сказал губернатор.

— И то правда, — ответила она. — Погоди, завоешь. Выть по-нашему — петь.

— А петь — что?

— А петь — ничего, имя такое. Петь, а петь, дай посмотреть!

Она засмеялась, и он неуверенно улыбнулся в ответ.

За окном потянулись гаражи, заборы, исписанные заклятьями, и заросшие сухим бурьяном пустыри.

— Не одна в поле дороженька, — пела Аша, —

Не одна безотрадная,

Не одна в поле дороженька,

Не одна беспощадная…

Часть четвертая

Васька

Глава первая

1

После пятого класса Анька стала мечтать о ваське.

— Через мой труп! — сказал отец.

Своим трупом он распоряжался широко — укладывал его на пути у всех домашних инициатив: хотела ли мать сменить мебель, телевизор, шторы, просила ли Анька хомяка или крысу — все могло осуществиться только после смерти отца, при его скептическом загробном неодобрении. В результате после въезда в трехкомнатную так и жили со старой хозяйской мебелью, спали на полупродавленном диване с неудобной ложбинкой и смотрели пятилетний телевизор, который от показываемой мерзости словно ослеп и оглох, так что звуки пригасли, а краски выцвели.

Анька пыталась было объяснить, что васька ей нужен никак не для развлечения, а просто ему же так будет лучше — вид нескольких бездомных васек ежедневно надрывал ей сердце по дороге из дома в школу, она даже присмотрела одного, сравнительно здорового, усатого (благотворительность ее не простиралась так далеко, чтобы брать больного; для них, в конце концов, есть специальные приюты). Мать почти сдалась, мать она бы уговорила. «Только не с улицы», — скажет мать. Хорошо, пускай не с улицы. Можно из васятника, как у нее в классе называли приюты. Там выдавали уже отмытых, здоровых, вполне пристойного вида, некоторых даже с профессией (обучали в приюте, были специальные классы — им рассказывали об этом в школе, на уроке москвоведения, когда речь зашла о гуманности мэра). Например, родители ее друга Саши взяли ваську-столяра, он еще немного плотничал и за лето отлично подновил им дачу, а еще вырезал Саше качели, на которых поочередно взлетали два толстых бородатых существа. Саша очень огорчался, когда осенью, после ремонта дачи, ваську сдали обратно в приют. Он говорил, что васька к ним привязался — хотя Анькина мать после разговора с Сашиными родителями рассказывала иначе.

— Все-таки, — говорила она, — у них с эмоциональной сферой что-то не то. Безнадежная узость. Вера сказала, он даже не попрощался.

— Может, это шок, — кисло сказал отец. — Прикинь, они на лето взяли в дом живое существо, поили, кормили, семейная атмосфера. А осенью — наверняка не предупредив — говорят: спасибо, вы очень хорошо все сделали, можете возвращаться в приют.

— Ничего подобного! — возмущалась мать. — Они по договору обязаны были сразу сказать, он должен подписывать, если умеет…

— А если не умеет?

— Все равно его предупредили…

— Слушай, я отлично знаю, как это делается. У меня у парня на работе точно так же работал васька. Ему если скажешь, что берут только на лето, — все, он сделает как попало. Чтобы старался, он должен надеяться, что его оставят. Это, знаешь, как ослу под нос вешают морковь. Вот и они с ним так. Вообще Худяковы очень неприятные люди, я сто раз тебе говорил…

— Но Анька дружит с Сашей!

— И это зря, если хочешь знать…

Вообще поступка Сашиных родителей Анька не одобряла и сама, но здраво