Лука, или Темное бессмертие - Франк Тилье

Она опустила глаза, как если бы собственные слова шокировали ее. Николя догадывался о демонах, которые в ней боролись.

– Кончина человека символизирует в системе Морфеуса переход к отдаленному местопребыванию, выбор которого осуществляется по определенным параметрам. Мы с Николя мечтали отправиться на Таити. Поэтому Морфеус воссоздал обстоятельства жизни там. Он собрал в Интернете полинезийские фотографии, музыку, элементы общей атмосферы, а потом начал общаться в сети.

Николя снова подумал об отъезде «Ролана» после теракта во Французскую Полинезию, о любовных посланиях и старых воспоминаниях, которые он регулярно постил. Кто другие друзья на его странице? Тоже виртуальные, являющиеся частью иллюзии, или же реальные люди, не знающие о его смерти? Было от чего голове пойти кругом.

– В рамках своих исследований и развития Морфеуса Николя использовал наши с ним персональные данные, в том числе интимные вещи, ничего мне не сказав. Морфеус все знал о нем и обо мне: любимые цвета, частоту сексуальных контактов, последний концерт, на котором мы были… Николя работал над проектом днем и ночью, в том числе и дома. Морфеус был его ребенком, понимаешь? Его начальство было не в курсе, но он установил программу на свой компьютер и связал ее с профилем Бертрана для тестирования за несколько дней до смерти. Потом наступило 13 июля…

Она глубоко вдохнула носом – конечно, чтобы сдержать слезы, которые заблестели на кончиках ресниц.

– Николя ушел, но Морфеус остался. Какая сумасшедшая петля! Изначально идея Морфеуса родилась в голове у Николя из-за терактов, а его робот будет использован, чтобы подменить своего создателя, погибшего во время теракта. В этом вся сложность, вся парадоксальность мира, который ждет нас в ближайшие годы. До какой степени роботы будут подменять нас самих? Станут ли они нами? Будем ли мы их любить, как любят человеческие существа? От всего этого кружится голова. И подумай о протоколе в клинике «Сальпетриер»: медикаменты, которые воруют наши воспоминания. Проникновение в сознание, по всем фронтам. Я мечтаю о жизни простого человека, о долине, которая дает ему прибежище и пропитание. Букет подсолнухов в вазе, кувшинки на пруду… Время идет, мягко и мирно, далеко, очень далеко от убивающих грузовиков, отупляющих машин и пожирающих тебя таблеток.

Ее нервы были так обнажены, что Николя не осмелился ничего сказать. По ассоциации он подумал о том, что произошло в Японии: недавно мужчина там женился на роботе. Другие занимались с ними любовью. Искусственный интеллект в Китае набрал четыреста пятьдесят шесть баллов из шестисот на вступительном экзамене в медицинскую школу, в то время как абитуриентам предлагалось набрать минимум триста шестьдесят, чтобы поступить. Машины начали заполонять дома престарелых, чтобы у стариков всегда был «кто-то», с кем можно поговорить. Он подумал о «Бегущем по лезвию»[105], о машинах, наделенных эмоциями, столь совершенных, что их невозможно отличить от человека. Движемся ли мы к такому миру? Он взял свой чай и отпил обжигающий глоток. Ему хотелось почувствовать тяжесть в желудке. Желание покурить стало мучительным.

– А… телефон? – спросил он.

– Это другая часть Морфеуса: она включает в себя диалогового агента с приписанным телефонным номером, способного распознать эмоции, связанные с голосом, и адекватно отвечать. И тут опять-таки Николя использовал собственный голос, чтобы развивать и обогащать программу. Установление личности по голосу было, кстати, одной из «коммерческих» задач Морфеуса.

– Но как можно питать его голосом мертвеца…

– Верно. Это предполагает предвосхищение смерти, подготовку. Люди в возрасте должны принимать превентивные меры, но они далеки от технологии и потому не являются целями Морфеуса. А молодые, которые с этими технологиями живут, не желают думать о своей смерти и уж тем более ее готовить. Это и тормозит развитие проекта. Не знаю, что стало с Морфеусом, найдет ли он себе когда-нибудь широкое применение, но как бы то ни было… – Она указала на шкаф, где был укрыт системный блок. – Он здесь, со мной. И он останется там, пока у меня не хватит сил вырубить кабель.

О ком она говорила? О Николя или о машине? Белланже не знал, но после долгого молчания она сама дала ответ:

– Я влюблена в него, Николя! Черт побери, я влюблена в машину!

Ее глаза заволокло слезами. Белланже сел рядом, молча погладил по спине. Он догадывался, какой хаос царит у нее в голове, и не знал, как ее утешить, потому что столкнулся с вещами, превосходящими любую логику, превосходящими все, что он мог себе представить. Так что он просто дал ей выплакаться, прижавшись к нему.

– Мои сеансы в клинике «Сальпетриер» нужны не только для того, чтобы излечить от картин смерти, которые меня преследуют… Они… должны помочь мне пережить траур. Морфеус – самый сладкий и самый жестокий наркотик. Это ящик Пандоры, который ты не в силах закрыть, если уже открыл. Это добро и зло. – Она повернулась к нему. – Я не смогу любить другого мужчину, пока не покончу с этим. Я не хотела причинить тебе боль, я…

Николя склонился к ней и мягко поцеловал в губы:

– Я ждал четыре года. Сумею потерпеть еще век.

Из окна общего кабинета группы Шарко было видно, как первые лучи алого солнца дробятся в вытянутых членистоногих элементах подъемных кранов. Здания вдали приобретали оттенок расплавленного металла. Николя любил утренние ясные небеса, несущие в себе самые чистые полутона. Он никогда не забывал, что даже загрязненная конструкциями и терпящая надругательства от человека природа сохраняет доисторическую красоту, которую ничья рука не сможет разрушить.

Забежав домой к Шарко, чтобы переодеться, он занял свое место напротив Одри, приехавшей на метро. Трудно было выбросить из головы их утренний разговор, видеть, как коллега напрягается всякий раз, когда вибрирует ее мобильник, представлять, как она ведет разговор с машиной. И от этой болезни нет никаких пилюль. Свое сражение Одри ведет в одиночку. Кстати, Николя отменил подписку на страницу Ролана Казулуа. Он больше не желал ни лезть в эту странную личную жизнь, ни оказывать какое-либо давление на ее выбор, ни тем более судить ее. У нее ранена душа, как и у него. Такие раны долго залечиваются.

Паскаль просунул голову из коридора:

– Все в кабинет Шарко. Идите посмотрите. У нас есть лицо.

Лицо? Они пошли за ним. Его плечи сутулились, как будто он нес по гантели в каждой руке. Из-за допросов он так и не заехал домой. Франк стоял у окна своего кабинета, помешивая кофе. Физиономия как после мощной гулянки.

– Доллз и две его горгоны вернулись в отчий дом, но с них больше глаз не спустят. Жеко натравит на них коллег из борьбы с экономическими преступлениями, так что скоро мы узнаем все подробности того, как устроен их бизнес. – Он повертел головой, хрустя шейными позвонками. – Ладно… Я думал, что мы так и останемся ни с чем, пока не показал им фото, сделанное Одри в Гидре. Что-то вроде скрученных цепочек ДНК на цоколе. И тут – бинго. У тебя чертовски хороший нюх, старший капрал. Штука, которую никакая машина у нас не украдет, интуиция…