Шехерезада - Энтони О'Нил

Даниил давно исчез.

Став ныряльщиком и впервые получив работу на крупной александрийской верфи, вытаскивая железные обломки судов, потерпевших крушение возле Фароса, Даниил случайно наткнулся на колоссальную статую Посейдона, упавшую с маяка при одном из бесчисленных землетрясений и наполовину ушедшую в ил на дне залива. Владыка морей выглядел царственно и сиятельно, не тронутый паразитами, огражденный от человеческой глупости. Ныряльщики подумывали поднять его на поверхность и вернуть на землю, но в конце концов решили, что неуважительно было бы отлучать бога от естественной среды обитания. Даниил долгие годы помнил, как отплывал от царственной головы, ласково обвитой ряской, считая эти минуты самыми идиллическими во всей своей жизни.

С раннего детства обиды и оскорбления стали для него настолько привычными, что если их недоставало, то он сам напрашивался для них. Его как магнитом тянуло в ныряльщики; под водой он избавлялся от человечества, превращался в простое одноразовое орудие для извлечения прибыли. На грудь ему, как правило, вешали тяжеленный камень, увеличивая объем легких; за ушами просверлили дыры, чтобы было легче дышать под водой; ноги выкрасили черным каустиком; снабдили тоненькой спринцовкой с уксусом, чтоб отпугивать акул; кормили тюремным рационом, чтобы не набирал вес. Когда кожа его загрубела от долгого пребывания в соленой воде в самые жаркие месяцы года, а из ушей стала сочиться кровь, воспалились глаза, и у него началась цинга, его жестоко били за нерасторопность, за низкую производительность, даже за то, что он без разрешения залечивал раны. Тем не менее до встречи с Тауком, объяснившим, что служба не обязательно должна быть опасной, любая другая жизнь казалась Даниилу немыслимой. Судьба распорядилась так, а не иначе.

В дальнейшие годы он много чего испытал. Воровал, бывал в злачных местах, бился с пиратами, стал полезным членом команды, без которого она не могла обойтись, повидал Парасельские рифы, огнедышащие горы Забаджа, терпел кораблекрушения, ел человеческое мясо, попал в Багдад, даже посмеивался перед самим повелителем правоверных в аль-Хульде. Вот до чего дошел. Но образ умиротворенного Посейдона до сих пор оставался прекраснейшим в жизни и теперь вновь возник перед ним, бредшим по раскаленным пескам в плетеных сандалиях… к своей участи.

Тело горело, язык ороговел, кожа пошла волдырями, видно, от клещей, подхваченных в пересохшем речном русле. Но он почти непрерывно посмеивался под развевавшимися тряпками, намотанными на голову и лицо. Победитель. Добился победы в совсем неожиданном месте. Вырвался на свободу.

Он уже предвкушал, как выйдет на дорогу Дарб-Зубейда, жадно поест, напьется, неторопливо вернется в Куфу, в Басру, присоединится к новой команде, будет учиться, найдет плодовитую жену, приобретет свое судно, станет капитаном… Другой, уверенный в себе Даниил будет осыпать проклятиями собственных матросов, бороться с ветрами, высасывать мозг из костей, обливаться морской водой, мочиться соленой водой, томиться в ней до смерти, упокоившись на морском дне, как величественный Посейдон. Возможно, с последним вздохом узнает в нем Таука, своего спасителя, даровавшего ему второе рождение. Хотя сейчас это невозможно — не из неуважения, а потому что признание ценности вклада старшего друга подорвет саму основу его нынешней уверенности в себе.

Он шагал целый день, не найдя ни одного колодца, не встретив ни единого человека, животного, не обнаружив ни малейших признаков жизни. Шел всю ночь, не останавливаясь, не испытывая облегчения от ослабления жары — наоборот, мысли и ощущения его окончательно перепутались. Обо что-то споткнувшись, упал, найдя предлог для отдыха, перевернулся на спину, закрыл отяжелевшие веки, чувствуя в мышцах дергавшие спазмы, слыша в ушах странный звон, стократно усиленный мертвой тишиной. Неясно, почему он один и куда направляется без раздражительного Касыма, но, собственно, провал в памяти представился добрым знаком, предвещавшим скорое обновление без всяких сожалений.

Утром Даниил обнаружил, что лежит рядом с человеческим скелетом в еще сохранившихся клочьях одежд, вскочил на ноги и побежал, похохатывая. Солнце вытягивало из земли влагу, смешивало с воздухом, где она сгущалась, уплотнялась, образуя облака. Перед подслеповатыми глазами всплывали миражи в фантастических формах морских чудовищ, русалок, летучих пиратских судов; вспоминался чернокожий юноша с забывшимся именем, рассуждавший у лагерного костра о чудесах, существующих в мире. Он чуть не оборвал его вслед за Касымом, желая сказать, что настоящий мужчина чудес не расписывает, пусть сами говорят за себя. Смолчал лишь потому, что спор был неприятным. Все кругом казалось ему тошнотворным.

Неожиданно в небе загремел гром и засверкали молнии, и он опрокинулся, открыв рот в надежде поймать несколько капель, но жара над пустыней стояла такая, что дождь, не достигнув земли, испарялся, вскоре далее молнии отступили в испуге, тучи робко развеялись. Даниил хохотал над диким абсурдом, пока смех не вылился в тяжкий хрип.

Он побрел дальше — глаза слипались, из ушей текла сера, похожая на костный мозг, дыхание вырывалось песчаной бурей, кожа нестерпимо горела, прямая кишка расслабилась. Он даже не знал, куда направлялся, смутно воображая, будто идет обратно на запад, хотя видел, что месит ногами кровавый песок, чистый, сверкающий, словно просыпанный ангелом. Пополз на четвереньках, по-прежнему терзаемый ветром, сжигаемый солнцем, продолжая смеяться, теперь уже молча.

Даниил тащился, пока не потерял ощущение времени, когда фантазии в стиле хурафы чернокожих стали реальнее физических чувств. Он лежал вниз лицом, хватая песок губами, как вдруг услышал настойчивое покашливание; поднял голову и увидел в тумане стоявшую над ним фигуру, вернее силуэт в развевавшихся на ветру одеждах. На миг принял его за Посейдона, величественно поднявшегося со дна моря. Потом решил, что это дух с взглядом рептилии, крокодильей кожей и клыкастым ртом. Дух занес лапу с когтями. Или с ножом. Или с чем-то еще. Детали не имели значения. Вновь уронив на песок голову, Даниил слегка усмехнулся. Он понял, что достиг конечной цели.

роснувшийся Халис увидел, что предатель-набатей обратил летучего коня в камень, забрал все оружие, кроме лука, провизию, бурдюки с водой, семена, которые он ел для подкрепления, даже сандалии из кожи дюгоня. Погоревал над людским коварством, над утратой сказочного скакуна, но не отступился от цели, быстро решив найти вора, вернуть посох Соломона, прежде чем продолжать поиски. И поэтому сразу отправился босиком по оставшимся на песке следам проклятого повара.

Солнце жестоко палило, песок раскалился, в небе кружили гигантские орлы, а Халис без устали шел по пустыне, по гладкой кремневой гальке и песчаным дюнам и вскоре заметил окаменевшего льва, замершего в прыжке. Халис понял, что идет по верному следу. Вскоре он наткнулся на небольшой торговый караван с обращенными в камень людьми и животными и с разграбленными товарами. Теперь Халис ориентировался не только по следам набатея, но и по многочисленным драгоценностям, выброшенным негодяем из неподъемного груза. Дойдя до места, где следы таинственно исчезли среди россыпи драгоценных камней, опасаясь, что сбился с пути, Халис заторопился, озадаченно глядя на широко разбросанные на песке ценности, пока не увидел под ногами огромного окаменевшего орла, разбившегося на куски в месте падения. Халис предположил, что набатея в пустыне схватила гигантская птица и тот, вырываясь, был вынужден бросить сокровища, парализовав орла с помощью посоха Соломона.