Скандинавия глазами разведчика - Борис Григорьев

У всех на лицах появился извечный вопрос: «А что же нам делать дальше?»

Осмотревшись, мы обнаружили, что находились метрах в трехстах от берега примерно на линии, отделяющей Ледяной фьорд от океана. При этом из глубины фьорда подул ветерок, и нас стало сносить медленно, но верно в открытое море.

— Гребём веслом и всем, чем попало, — скомандовал я.

Здоровяк Балашов схватил весло и сделал несколько глубоких гребков, после чего послышался треск, и половина весла осталась у него в руках, а вторая, более нужная, — за бортом.

Грести было нечем. Мы не могли даже грести ладонями, потому что руки не доставали до воды — слишком высоки были борта «крейсера». На некоторое время нами овладели испуг и растерянность. Ветер, не переставая, продолжал неуклонно сносить неуправляемый катер в Гренландское море, и расстояние до берега увеличивалось на глазах.

— Давайте попробуем вызвать помощь по рации, — предложил кто-то, и мы тут же спешно развернули рацию. Наши сигналы SOS летели один за другим в трубку, но ответа на них мы ни разу так и не получили.

Ветер слегка стих, а наши гребки шестом и прикладами ружей, кажется, помогли замедлить, а потом и остановить наш дрейф, но до берега было по-прежнему далеко.

— Смотрите: пароход! — крикнул радостно Потехин.

Мы разогнули спины и увидели в километрах трёх от нас красивый огромный лайнер, медленно вползающий в Ледяной фьорд. В бинокль мы прочитали на его борту надпись «Казахстан».

— Это наш «пассажир» с немецкими туристами на борту, — сказал Валера Каменсков. — Я читал в местной газете о его прибытии в Лонгйер.

— Валера, пали из ракетницы, а ты, Дима, продолжай вызывать помощь по рации.

В воздух взлетела одна оранжевая ракета, другая, эфир глотал наши аудиопризывы о помощи, но никакой реакции с борта «Казахстана» не последовало. Лайнер горделиво, словно белый лебедь, резал у нас на глазах воду и торжественно нёс на своей спине и в своём чреве зажравшихся валютных туристов, обращая ноль внимания на терпящих бедствие собственных граждан. Скоро он совсем втянулся в глубь фьорда и превратился в светлое пятнышко на голубом фоне.

— Хорошо идёт, сволочь, — произнёс в тягостной тишине Каменсков.

Настроение было точь-в-точь такое, какого хуже нельзя было придумать.

— А мне думается, что ветер переменился, — нарушил тягостную тишину Потехин.

— Точно! Он тянет нас к берегу! — вскричал я. — Давайте ему поможем.

Мы с удвоенной энергией начали грести всеми подручными средствами и с удовлетворением отметили, что расстояние между нами и берегом стало сокращаться.

— Ура-а-а! — закричали мы все. — Мы спасены!

С помощью ветра и шеста мы уверенно приближались к небольшой тихой лагуне, а через полчаса катер плавно ткнулся носом в песок. В радостном изнеможении все повалились на днище катера.

Мы благополучно выбрались на твёрдую сушу, что, несомненно, позволило нам ровнее дышать носом. Оставалось только решить простенькую задачку, состоящую всего из одного вопроса: как добраться до Баренцбурга, который был хорошо виден невооружённым глазом с высоты холма, на который мы взобрались, как только восстановили силы? В бинокль же хорошо было видно, как по посёлку сновали люди, машины. Удалось даже рассмотреть фигуру женщины, вышедшей полюбоваться видами на балкон «замка Иф».

Это внушало определённый оптимизм. Мы опять развернули рацию и стали вызывать метеопункт, на котором нас должен был услышать Борис Иванович. Но Дима Балашов, сорвав голос, так и не добился от потомственного полярника ни одного звука в ответ. Стало ясно, что цена армейской рации не превышала стоимости железа, из которого она была изготовлена, и нам захотелось даже растоптать её ногами, но решили всё-таки сохранить состоящее на учёте государственное имущество.

Баренцбург по гипотенузе прямоугольного треугольника находился от нас на противоположном берегу километрах в десяти— одиннадцати[69]. Мы решили сократить это расстояние, пройдя по малому катету вдоль залива, и выйти на расстояние большого катета, чтобы оттуда подать обусловленный сигнал бедствия.

Оставив грузного Диму Балашова с карабином охранять катер и прочее имущество, мы втроём двинулись в глубь Зелёного фьорда. Тундра не самый благоприятный грунт для пешехода, одетого в резиновые сапоги. «Расквасившись» после снеготаяния, она ещё не успела просохнуть, сверху несли потоки воды многочисленные ручьи, некоторые из них были настолько глубоки, что приходилось искать брод. По короткому катету нам предстояло пройти километра четыре, но, не пройдя и половины пути, мы уже выбились из сил. Увязая почти по колено в топкой грязи, на первый километр мы потратили не менее часа. Потом попался каменистый участок, который тоже отнял достаточно много сил, потому что надо было прыгать и попадать ногой на устойчивую опору.

По пути нам встретилось небольшое стадо оленей, и Саша Потехин, приблизившись к ним, стал звать:

— Борька, Борька! Подойди ко мне!

Борькой в Баренцбурге звали оленя, который в самую зимнюю стужу спускался с гор и приходил в посёлок в поисках пищи. Зима в этот год выдалась морозная и снежная, и много оленей погибло от голода, так и не сумев раскопать из-под снега мох или ягельник. Борька быстро привык к хорошей жизни, смело подходил к людям и брал у них из рук подачки.

Олень, которого Потехин назвал Борькой, был красивым и самым крупным самцом. Он стоял впереди стаи, состоящей в основном из самочек, и, раздув ноздри, настороженно смотрел на приближающегося к нему коменданта.

— Борька, ну иди же ко мне, — произнёс добрый комендант, протягивая ему корку хлеба.

Олень рванулся вперёд и в два прыжка оказался перед Потехиным. Саша не успел произнести больше ни слова, потому что в следующую секунду он почувствовал сильный удар рогами в грудь и свалился в грязь, как неустойчивая фишка домино. Олень не успокоился на том, что поверг незваного гостя наземь, а стал бить его копытами и бодать рогами. Потехин, не ожидая такого коварного подвоха, не издал от страха ни звука и только ногами защищался от напора дикого зверя.

Мы опомнились и выстрелили в воздух. Стадо мгновенно исчезло за бугром, а вместе с ним и его гордый предводитель. Саша поднялся и стал отряхиваться от прилипшей к одежде грязи. Руки его тряслись, и вид у него был, прямо скажем, неважнецкий. Слава богу, никаких повреждений на теле обнаружено не было. Обманутый в самых лучших желаниях, Саша всю дорогу хранил молчание и старался не смотреть нам в глаза. Мы с Валерой Ка-менсковым понимали его состояние и не задавали ему лишних вопросов, погрузившись в собственные мысли.