Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара

менее его любознательные и проницательные». Завалишин добавляет, что в московском кружке генерал-губернатора Д. В. Голицына, «окруженного членами тайного общества, даже открыто рассуждали обо всем этом»[891].

После неудавшихся восстаний, осуждения и вынесения приговоров тем, кто был признан виновным в участии в них, правительство Николая I, по понятным причинам, стремилось преуменьшить истинные масштабы «феномена декабристов». Столь же понятно, что, будучи лояльным государственным служащим, Боровков твердо придерживался своей задачи, избегая любого риска попытаться самостоятельно составить исчерпывающий перечень сочувствовавших декабристам в более широком сообществе либерального дворянства. Во всяком случае, без сомнения, было сочтено политически целесообразным игнорировать заявление А. А. Бестужева (Марлинского) Следственному комитету о вероятной степени симпатии российской знати к идеям декабристов: «Едва ли не треть русского дворянства мыслила подобно нам, хоть была нас осторожнее»[892]. Бестужев здесь также дал ответ на вопрос, который задал Пушкин в разговоре с великим князем Михаилом Павловичем: «Кто был на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а, кажется, много»[893].

Комментируя состав Южного общества, Завалишин утверждал, что оно было «чрезвычайно сильно» во 2‐й армии, где даже начальник штаба Киселев проявил свою двойственность, обсуждая республиканский конституционный проект Пестеля «Русская правда». Учитывая его хорошо известную склонность к преувеличениям, отметим утверждение Завалишина, что вся артиллерийская часть 3‐го пехотного корпуса состояла из членов Общества соединенных славян, группы, входящей в Южное общество, и что «в некоторых кавалерийских полках, как например в Ахтырском гусарском, все офицеры поголовно были членами Южного общества». Однако, несмотря на всю эту «огромную силу», — с раздражением заключил Завалишин, — она в конечном итоге ни к чему не привела, по той же причине, что и на севере, — «по политической неспособности главного распорядителя». В этой связи Завалишин особенно резко критикует Пестеля[894].

Ранний советский исследователь Пестеля С. Н. Чернов обнаружил, что Киселев, разделяя многие идеи декабристов, мало верил в их безусловный успех. Поэтому он решил не рисковать своей карьерой, более тесно сотрудничая с их тайным обществом[895]. В этом отношении Киселев был не одинок. Генерал А. П. Ермолов, командующий на Кавказе с 1816 по 1827 год, причислял к своим ближайшим друзьям драматурга А. С. Грибоедова, у которого, в свою очередь, было много друзей-декабристов и который, как настаивала М. В. Нечкина, возможно, сам был членом их тайных обществ. Грибоедов был одним из задержанных для допроса в связи с восстанием, и, когда фельдъегерь достиг Кавказа с ордером на его арест, Ермолов дал своему другу возможность уничтожить потенциально компрометирующие документы. Генерал, очевидно, знал о существовании тайных обществ и предупредил по крайней мере двух из их членов, П. Х. Граббе и М. А. Фонвизина, что Александр I также знал о них. Более того, мы узнаем кое-что о собственном отношении Ермолова к тайным обществам из письма, которое он написал А. А. Закревскому летом 1819 года: «Много раз старались меня вовлечь в общество масонов, я не опровергаю, чтобы не было оно вовсе почтенно, но рассуждаю как простой человек, что общество, имеющее цель полезную, не имеет необходимости быть тайным»[896]. Без сомнения, эту точку зрения разделяли многие «простые люди» из дворян того времени.

Правительство также осознавало масштабы «пагубного духа вольномыслия» среди высшего командования армии. Еще будучи великим князем, Николай I особенно подозрительно относился к Ермолову. У него были серьезные сомнения в лояльности командующего Кавказом, а затем, в течение напряженных недель междуцарствия, он получил донесение — очевидно, основанное только на слухах — о том, что Ермолов замышлял против него заговор в своем корпусе[897]. Примеры Киселева и Ермолова дают некоторое представление о масштабе сети декабристов, но также и о том, насколько сложно определить ее протяженность с какой-либо точностью. Такая неуверенность отражена и в замечании Ф. Ф. Вигеля, который вспоминал, что в дни после восстания считалось, что «число заговорщиков против правительства было гораздо значительнее числа возмутителей, схваченных в день мятежа; слышно было, что их отыскивают по губерниям и под стражей отправляют в Петербург. У нас пока еще ничего подобного не было»[898].

«Декабристы без декабря»

Дело в том, что не все арестованные в связи с восстанием декабристов были добровольными его участниками и имели представления о целях и намерениях его лидеров. Напоминание этого простого факта можно найти в воспоминаниях М. Ф. Каменской, дочери графа Ф. П. Толстого, художника и скульптора. Она отчетливо помнила утро 14 декабря 1825 года, когда восьмилетней девочкой сопровождала отца по улицам (линиям) Васильевского острова и по дороге узнала, что на другой стороне Невы на Исаакиевской площади «что-то неладно».

Девочку вернули домой на третью линию, откуда отчетливо слышался шум пушек и мушкетного огня, пролетали ядра. Вскоре к ним во двор набились солдаты Финляндского полка. «Шум, давка, крики толпы… Это было что-то ужасное!» Они сказали Толстому, что «не бунтовать пошли на площадь, а только заступиться за законного наследника престола, великого князя Константина Павловича, которому вся Россия уже присягнула», а теперь у него хотят отнять престол. Когда Толстой объяснил им, что Константин фактически отказался от своего права на престол несколько лет назад, они поняли, что их офицеры обманули их. Толстой пытался уговорить солдат сдаться своим командирам и сумел заставить их покинуть его дом. Каменская отмечает, что конечный пункт следования солдат был неопределенным, но ходили слухи, что они направились к острову Голодай, где «их забрали, как кур».

Однако очевидно, что для благонамеренного графа дело на этом не закончилось. Скоро после этого события Толстой был доставлен в Петропавловскую крепость для допроса великим князем Михаилом, но не в связи с эпизодом с беженцами Финляндского полка, а потому, что за несколько недель до этого он принимал К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева в своем доме. К счастью для Толстого, его заявление о невиновности было принято, и все оставшиеся подозрения полностью развеялись, так что его пригласили выступить маршалом на похоронах Александра I[899]. Еще одним свидетельством недобровольного участия в восстании нижних чинов являются записи очевидца штаб-квартирмейстера Лейб-гвардии кавалерийского полка барона В. Р. Каульбарса. Он видел, как несколько офицеров Московского полка пытались помешать своим подчиненным принести клятву верности Николаю I. Они также обрушились на своего командира генерала барона П. А. Фредерикса и командира дивизии генерала В. Н. Шеншина, ранив их ударами обнаженных сабель[900].

Оценивая масштабы феномена декабристов,