Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара

лет, умер от лихорадки, начавшейся как простуда, которую он подхватил в конце октября по пути в Севастополь. 15 ноября царь потребовал, чтобы последние обряды совершил протоиерей Алексей Федотов, который провел более часа наедине с царем, выслушав его исповедь и причастив его. Известие о смерти Александра I в Таганроге по понятным причинам шокировало как царскую семью, так и подданных[915]. Это привело к двум немедленным последствиям. Первым из них был кризис престолонаследия в династии Романовых, который, в свою очередь, привел к междуцарствию, длившемуся почти месяц. Он начался с момента смерти Александра I и длился несколько недель из‐за неразберихи, вызванной широко распространенным предположением о том, что новым царем станет Константин. Кризис, казалось, преодоленный 27 ноября, когда Николай присягнул своему старшему брату, продолжился до момента, когда Николай сам взошел на трон 14 декабря. Вторым последствием стало раскрытие — сначала в Санкт-Петербурге, а затем под Киевом — существовавшего девять лет заговора декабристов. История всех трех событий была тщательно исследована другими учеными и выходит за рамки настоящего исследования[916].

Тем не менее стоит подчеркнуть, что ответственность за оба этих последствия лежит непосредственно на самом Александре I. Хотя великий князь Константин еще в 1819 году дал понять, что намерен отказаться от своего права на престолонаследие, только в августе 1823 года Александр I составил манифест, в котором Николай был назван наследником. Если бы он тогда обнародовал этот манифест, то предотвратил бы династическую неразбериху, возникшую после его смерти, а вместе с тем и окно возможностей, которое представилось декабристам-заговорщикам. Вместо этого он принял судьбоносное решение сохранить все в секрете, известном только трем другим людям: А. А. Аракчееву, А. Н. Голицыну и митрополиту Филарету. Затем Александр I приказал поместить соответствующие документы в запечатанный конверт для хранения в Успенском соборе Московского Кремля, который предписывалось вскрыть только после его смерти. Сергей Мироненко убедительно доказывает, что Александр I действовал вполне осознанно, потому что упорно цеплялся за идею проведения какой-то конституционной реформы до конца своего правления. Возможно, поэтому он опасался, что любое публичное объявление Николая наследником просто укрепит преемственность статус-кво, тем самым полностью исключив любую другую возможность. Таким образом, характерная для Александра I нерешительность привела к потенциально дестабилизирующему междуцарствию и, в свою очередь, к восстанию, которое так кардинально изменило курс нового правления. А ведь эту катастрофическую цепь событий можно было так легко остановить[917].

Цель дальнейшего повествования состоит в том, чтобы передать на основе свидетельств современников ощущение катастрофы, которое смерть Александра I вызвала у отдельных дворян, и смятение, созданное в центре Санкт-Петербурга восстанием 14 декабря, а также показать, как очевидцы изо всех сил пытались понять то, что наблюдали[918].

Если, например, судить по реакции генерала С. И. Маевского на смерть царя, то он явно был среди тех, кто поклонялся Александру I. Находясь со своим полком в одной из российских военных колоний, он получил известие из письма, переданного ему фельдъегерем. Он вспомнил, как открывал конверт с черной печатью: «Увы! Вижу, что, действительно, нет уже на свете лучшего из смертных — государя, украшавшего век наш и озарявшего оный своими добродетелями». Согласно Маевскому, он был не одинок в своем горе: «Через десять минут, вопль народа и рыдание наполнили эхом целый город и казармы. Я думал, что я не переживу этого несчастья»[919].

Славянофил и сторонник отмены крепостного права А. И. Кошелев был в Москве, когда узнал о смерти Александра I и последовавшем за этим династическом хаосе. Слухи из Санкт-Петербурга вызвали нарастающий ажиотаж, заставив многих поверить в то, что «для России уже наступал великий 1789 год». Он напомнил, что присяга была принесена Константину в Москве в начале декабря и что «целые десять дней» издавались указы от его имени и подавались просьбы на его имя[920]. Даже член известной либеральной семьи А. И. Тургенев записал в дневнике от 6 декабря, когда находился в Париже, свою чрезвычайно эмоциональную реакцию на смерть Александра I, о которой он прочел в Les Débats: «Россия! И надежды твоей не стало! Забываю его политику — помню и люблю человека». Тургенев много места уделяет излиянию печали, что вполне соответствует эпохе романтизма: «В сердце моем бьется к нему чувство привязанности, которое таилось в последние годы его жизни и открывалось только в некоторые минуты, читая иногда решение советское, где обнажалась душа его, близкая к справедливости и к милосердию. <…> Теперь смерть примиряет и либералов с Александром-человеком; вспомнят его — память его не с шумом погибнет, но в сердцах народа сохранится». Тургенев настаивал на том, что Александр I заслужил благодарность за его попытку освободить крепостных в прибалтийских провинциях, даже несмотря на то что 14 миллионов он оставил «в рабстве». На следующий день мысли о судьбе России напомнили Тургеневу удачный куплет из второй песни поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда» Байрона (1812), он записал в дневнике: «О Греция! Восстань же на борьбу! Раб должен сам добыть себе свободу! Ты цепи обновишь, но не судьбу. Иль кровью смыть позор, иль быть рабом рабу!»[921]

16 декабря П. С. Деменков, полковник Преображенского полка в отставке, написал свидетельство того, что он видел в Санкт-Петербурге двумя днями ранее. Он характеризует свои мемуары так: «Я здесь изложил только то, чему случилось самому быть очевидцем и что мог слышать собственными ушами в течение четырех часов столько знаменательного дня, каким было 14 число декабря 1825 года, да еще на самом тревожном и опасном в тот день пространстве, между Зимним дворцом и зданием Сената. Но, благодарение провидению, пагубная попытка злоумышленников не удалась». Особый интерес здесь вызывает восхищение Деменкова спокойствием и храбростью, которые он наблюдал у Николая I и которые быстро снискали ему высокую оценку среди дворян:

Эти-то минуты, проведенные Государем на площади у ворот Зимнего дворца, в первые часы его царствования, да еще при тогдашней для него опасности, выказали в нем ту неустрашимость и твердость духа, которые спасли в тот день Россию. <…> Можно решительно сказать, что если бы не самоотвержение молодого императора, то день 14 декабря 1825 года мог бы действительно закончиться весьма пагубно не только для одного Петербурга, но и для всей России.

Позже тем же вечером Деменков присоединился к некоторым из своих друзей за ужином, где «разумеется, не было другого разговора, как только об этом необычайном происшествии, которое могло закончиться с немалою пагубою для государства, если б молодой Император не имел