Зов издалека - Оке Эдвардсон

— В машине полно дерьма, — вместо приветствия известил Бейер.

— То есть ты не утверждаешь, что кто-то делал в машине тщательную уборку?

— Может, и делал. Только когда? С восемнадцатого августа осень успела пройти.

— Значит, все впустую?

— А вот этого я не говорил. Я сказал — полно дерьма. В багажнике, в салоне, в бардачке… и так далее, и тому подобное.

— Так…

— Полно окурков в пепельницах. Один даже втиснут в салазки сиденья. Можно только удивляться, как он туда попал.

— Как это?

— Салазки переднего сиденья. Окурок зажат между краем ворсистого покрытия и балкой салазок. Не так легко было найти. Только наш выдающийся профессионализм…

— Ты хочешь сказать, его там спрятали? — прервал Винтер.

— Может быть… почти ничего, кроме фильтра. Ты не знаешь, какую марку курила Хелена Андерсен?

— Нет… Ты думаешь, это ее?

— Просто пытаюсь вдохнуть в тебя оптимизм. Как бы то ни было, мы его нашли и уже послали в ЦКЛ.

— Боже мой, Бейер! Анализ ДНК занимает у них месяцы!

— Можешь попробовать сам.

— Надо добиться, чтобы они взяли нашу пробу вне очереди. У тебя же потрясающая репутация в Линчёпинге, Йоран. Я уж не говорю о связях!

— Сделаю что смогу. Грубая лесть действует на меня неотразимо. Но тебе ведь известно, что существует очередь…

— У нас есть образец! Нам есть с чем сравнивать. Это же не слепой анализ! Нам не надо уговаривать прокурора санкционировать пробы ДНК…

«У нас есть труп, — подумал он. — Причем уже давно».

Винтер вернулся в кабинет. Ему не давала покоя еще одна мысль — чем дальше, тем больше, несмотря на усталость. А может, именно из-за усталости. Почему тело Хелены оставили в канаве на берегу озера? Почему именно там? От ее жилья до озера довольно далеко. От жилища Бремера тоже неблизко. Если, конечно, Бремер уже зачислен в разряд подозреваемых. Он закрыл глаза и представил карту города. Все верно. Далеко от Хелены, далеко от Брем…

Минуточку. Он прошел в комнату информации и остановился перед большой картой Гетеборга и окрестностей. Оторвал стикер, нашел многоквартирный дом Хелены в Бископсгордене и приклеил. Потом нашел Эдегорд — странно, Пустынный хутор был даже обозначен на карте. Еще один кусочек липкой бумажки — берег озера.

Расстояние до озера от квартиры Хелены и дома Бремера было совершенно одинаковым.

Он чуть не попал под трамвай на Вестергатан и пошел по улице. Застройка была довольно плотной. Винтер нашел нужный дом и набрал код подъезда, который ему сообщил Меллерстрём. Раздался щелчок. Он открыл тяжелую дверь и поднялся на второй этаж. На почтовом люке была табличка «Грета Бремер». Он позвонил. Послышались шаги и дверь чуть-чуть приоткрылась.

— Я комиссар уголовного розыска Эрик Винтер, — сказал он. — Гетеборгская полиция. Я вчера вам звонил.

— Это он, — послышался голос, — который звонил.

Дверь открыла женщина в фартуке, лет пятидесяти, а может, и помоложе, с одежной щеткой в руке. Голова повязана платком.

Она отошла в сторону и пропустила его в прихожую. В гостиной в кресле-каталке сидела еще одна женщина, с длинными распущенными волосами. Было довольно темно, и лица он не различил. В квартире пахло улицей. «Наверное, недавно проветривали», — машинально подумал он.

— Заходите, — произнесла невидимая женщина в кресле, взялась обеими руками за колеса и развернулась. Винтер нагнулся, чтобы снять обувь.

— Не надо, — сказала она. — Заходите так, и давайте быстрее с этим покончим.

Он прошел в гостиную. Его предположение оказалось верным — квартиру проветривали, окно было открыто, а растения с подоконника стояли на полу.

Женщина со щеткой извинилась и вышла.

— Мне помогает коммуна, — сказала дама в кресле-каталке. — Если не можешь двигаться, без помощи пропадешь.

Винтер только теперь разглядел ее лицо. Вернее, часть лица — глаза только угадывались за темными очками с коричневыми стеклами. Нечесаные распущенные волосы с обильной сединой. Тонкая, сухая кожа в мелких морщинах. На вид лет семьдесят… хотя болезнь может состарить кого угодно. Он так и не знал, сколько ей на самом деле.

— А теперь они ее забирают.

— Простите?

— Забирают помощницу. Теперь одна дорога — в дом престарелых.

— Неужели настолько плохо?

Она не ответила, только сцепила руки на животе так, что побелели пальцы. Под окном со скрежетом прошел трамвай. Улица была такой узкой, что противоположная стена дома работала как резонатор, и от этого звук казался еще противнее, чем был на самом деле.

— Значит, вас интересует мой брат, — проговорила она, не глядя на Винтера. Что-то в ее повадке натолкнуло его на мысль, что она, возможно, слепа. Но спрашивать он не стал — захочет, скажет сама. — Вы собираетесь задать мне вопросы, касающиеся моего брата. Не уверена, что смогу ответить хотя бы на один из них.

— Мне бы хоте…

— Мы не виделись много лет.

— Почему?

— Почему? — Она наконец повернулась к Винтеру, но глаза по-прежнему были неразличимы. — А о чем нам говорить? Нам не о чем говорить. А когда не о чем говорить, лучше и не встречаться.

— И вы даже не звоните друг другу? Например, поздравить с праздником…

— Никогда. Я вообще больше не хочу его видеть.

Голос у нее был совершенно ровный, поэтому смысл сказанных слов казался еще страшнее. Ни обиды, ни горечи, вообще никакого чувства.

— Что… что произошло?

— Какой смысл рассказывать? Все равно это не имеет никакого отношения к делу, по которому вы приехали. — Она опять повернулась в сторону. Профиль четко выделялся на фоне окна. — И вообще, зачем вы здесь, комиссар?

— Я кое-что сообщил по телефону… — Он начал рассказывать более подробно и вдруг почувствовал, насколько шатка его версия.

— Мне нечего сказать. Я о нем ничего не знаю.

— Когда вы виделись в последний раз?

Она замолчала, но Винтер далеко не был уверен, что она обдумывает ответ, поэтому повторил еще раз:

— Когда вы виделись в последний раз?

— Не знаю.

— Десять лет назад? Больше? Меньше?

— Не знаю.

— А как давно вы… больны?

— Я не больна. Я сижу в кресле-каталке, не могу пошевелить рукой, но я не больна. Они же забирают у меня помощницу, значит, больной я не считаюсь.

Винтер быстро оглянулся. Женщина в фартуке не успела отвернуться, и он понял, что она подслушивает их разговор. «Любопытство, — подумал он. — Я бы тоже подслушивал».