Кофе на утреннем небе - Ринат Валиуллин

– Мне кажется, влюблённость – это такая игра, в которой никто не прочь поучаствовать. Но не стоит торопиться выигрывать, здесь всё удовольствие не в победе, а в процессе.

– Я чувствую, что к этому всё и идёт, к процессу.

– К какому процессу? Лук эт ми.

– Что?

– А как же наш ресторан? Кстати, может, так его и назовём: «Лук и тмин».

– Да какой ресторан. Я думаю, как уйти и понимаю, что не умею.

– Надо уметь уходить красиво.

– А если не получается?

– Уходи некрасиво, в любом случае, это честнее, чем оставаться, – обнял я её. – Только я не отпущу.

– Хорошо, пошли вместе!

С электричеством на небе было туго. Одно бра, да несколько галогенок. Видимо, электрик запил. Страшно. Темно. Пусто. Небоскрёбы, чувствуя себя баскетболистами в толпе плановых застроек, вяло перекидывались луной. Мы – словами. Мы любили их как своих детей, они нас – нет, они нас использовали. Они ставили на нас эксперименты. Стоило только одному из них выскочить не вовремя на волю из уст и спрятаться в чьём-то ухе, из которого можно было прямиком к сердцу.

* * *

Мы слушали Вагнера. Валькирии летали по всему залу. Дирижёр-сумасброд, настроение которого менялось каждое мгновение, пытался собрать их в стаю. Но едва согнав всех жестами в одну симфонию, он тут же разгонял снова. И так до бесконечности. Именно процесс приносил ему удовольствие. Валькирии трепыхали крыльями, колебаниями создавая прекрасную музыку. Алисе не леталось. Крылья её не держали уже после первого отделения. Мы выбыли из оперы первыми.

– Да что с тобой?

– Сама не понимаю, что-то меня гложет.

– Гложет? Может, забыла выключить утюг?

– Максим! – посмотрела она осуждающе. – Всё не то. Хочется быть спокойной как море. Бросаешь в воду камни, а ему наплевать, то есть при желании оно могло бы плюнуть так, что мало не показалось бы. Но нет, молча проглатывает и камень, и обиду и блестит себе дальше.

– А если бросить утюг? – не унимался я.

– Да какой нахрен утюг! – проснулась в Алисе злость.

– Электрический. Когда ты начинаешь пылить, я пытаюсь размышлять философски, но не знаю как мне быть: буду спорить – дурак, соглашусь – тряпка.

– Не спорь, не соглашайся, просто действуй.

Погода, как всякая любящая себя женщина, была капризна, весной, под давлением нахлынувших чувств, она получала парки свежих писем, которые ей некогда было читать, а осень комкала. Гулять по городу было грустно, не то что летом. С заморозками сдуло всю женственность с улиц. За драпом скрылись все женские прелести, задраены все люки, словно подводная лодка, одиссея любви медленно погружается в зиму. У дома зашли в магазин. Пока я выбирал корзинку, Алиса замёрзла у окна.

– Ну, что ты там застряла?

– Смотри, муха.

По небу окна действительно скользила муха, для нас это было странно, потому что ноябрь. Для неё нет, для неё это был первый лёд.

– Дай человеку покататься спокойно, – взял я Алису за руку и повёл в мясной отдел.

– Что ты хочешь?

– Ничего не хочу.

– У вас есть ничего? – улыбнулся я продавщице.

– Я же сказала, не хочу, – начала оттаивать Алиса.

– Взвесьте, пожалуйста, немного колбасы браунгшвейской, – обратился повторно. Продавщица улыбнулась глазами, сохранив полное спокойствие на лице.

– Немного, это сколько?

– Ну, палку.

– Вы считаете, палка – это немного?

– Считаю. А вы?

– Я не считаю. Я и так знаю, что больше одной не будет.

– Я не буду есть эту колбасу. Пошло.

– Что?

– Продавщица пошлая, и ты вёл себя пошло.

– Я потом только понял, что к чему.

– Не оправдывайся, это скучно.

Дальше мы шли пешком, меня преследовала вина, с которой я никак не хотел считаться. «Разве это пошлость?» На Алису надвинулся циклон неудовлетворённости, я примерно представлял её состояние, когда все твои гадкие мысли вдруг материализовались и от этого хотелось материться.

– Давай уже матерись вслух.

– Ты всё время найдёшь способ выкрутиться. Я знаю, некоторые умеют читать по глазам, моя подруга, к примеру, она видит всех насквозь, особенно мужчин. Она так много и быстро читает, что до сих пор одна. Я же, напротив, читаю медленно, никак не могу, а главное, не хочу осилить один роман.

– Ты моё тёплое пятно, – начал я делать тюнинг её угловатому настроению.

– Спасибо, лучше я буду фигурой.

– Фигурой речи.

– А ты тогда будешь Винни-Пухом.

– Почему Винни-Пухом?

– Он мягкий, – принял её нрав более обтекаемый вид.

– Я бы хотел.

– Я бы нет, тем более которого подняли из берлоги и заставляют работать.

– Любить?

– Тогда это должен быть Винни-Пах.

– Мультфильм ужасов, – прижал я Алису к себе и взял в собственность её тельце.

* * *

По телику шло фигурное катание. Выступали пары. Медленно размеренно они катали свои ледяные этюды с поддержками и прыжками. Я начал дремать, пары я не любил, разбивать их было выше моего благородства, а бесперспективно флиртовать не было никакого желания, мне больше нравились одинокие женщины, готовые на всё. Возможно, только я был так повернут на этом, я не любовался балетом во всей его грации, я тупо смотрел под юбки балерин, то же самое и в фигурном катании. Сейчас, мне было больно, что её обнимает кто-то другой. «Похоже, ты её просто ревнуешь, чувак!» «Чёрт, это ещё что?» – восстал мой внутренний мир, будто к девушке за соседним столом подсел мужчина и начал страстно её обнимать. «Это нервы, это недостаток Его Величества Секса! Не успел познакомиться, а уже ревнуешь», – ответил мне внутренний голос и попросил сигарету. «Сначала кофе», – ответил я ему. Что могло быть лучше одиночного катания женских ног? Судьи выставляли оценки. У меня была своя шкала оценок за технику и скольжение. Я считал, что важнее не пируэты, а гармония движений и музыки. Прыжки в три оборота меня не вдохновляли, я переключил на новости культуры, где два пятидесятилетних мальчика хотели раскрыть коммерческий секрет успеха одного из московских театров. Они плохо понимали, с кем связались, что всякий талантливый режиссёр, да и не только режиссёр, легко может вставить тебя в свой спектакль в не самой положительной роли, а порой даже отвратительной, и только после занавеса, если тебе хватить смелости, ты признаешь, что всю передачу играл на него. Актёры они, правда, были хреновые, им роль в массовке, моя Катя могла бы сыграть куда лучше, когда хотела, когда хотела меня. Я попросил у неё кофе. Если уж говорить о театре, то я туда абсолютно не годился, почему я такой нехарактерный? Взял бы её и брал бы потом, когда хотел. Видимо, я хреновый режиссёр. Я любил совсем другую актрису: