Теплые штаны для вашей мами - Дина Рубина

– Ешь, майн кинд, а то я пойду за госпиталь. Там есть яма, куда от операций выбрасывают руки и ноги, принесу сюда и брошу на стол руку мертвяка!

Артисту варили курицу, детям не давали. Рената помнит каждый пупырышек на нежной коже этой золотистой курицы!

Артист приходил, садился за стол. Тетя Ида препоясывалась чистым полотенцем, и пышная невеста плыла в ее руках к обеденному столу.

Артист кушал, опускал глаза, хвалил еду и, уходя, говорил: «Большое спасибо».

Наконец наступил последний день «кормления».

Все собрались в своем огороженном простыней углу, который снимали у раскулаченных.

Артист явился, поел, похвалил, как всегда, еду, поднялся, пожал, опустив глаза, руку тете Иде.

И ушел.

Ушел…

Они – две женщины и дети – сидели и долго смотрели друг на друга.

Взрослые, конечно, знали фамилию этого знаменитого артиста. Но при детях она не произносилась в семье никогда.

Поэтому, уже взрослым человеком, оказавшись в каком-нибудь московском театре, Рената каждый раз шла к фотографиям в фойе и всматривалась в лица – этот? Этот? Может, этот? И не узнавала.

Она не любила театры. И не любила народных артистов.

Самое смешное, что брат Мишка, который припухал вместе с ней в ту холодную ташкентскую зиму, стал артистом, причем московским. Приезжая к нему в гости, она приходила к нему в театр и точно так же, выманивая его после спектакля в уже пустое фойе, водила к фотографиям и спрашивала: «Мишка, а не этот ли?»

Седой оплывший Мишка всматривался в знакомую ему уже тридцать лет фотографию с новым интересом, пытаясь оживить в памяти тот день последнего кормления, ту последнюю райскую курицу, уплывающую под взглядами детей в жующий рот народного артиста… и говорил наконец:

– Нет. Не он!

– Почему Вам, при Вашем гигантском круге общения, захотелось рассказать лишь о двух своих коллегах?

– Не так давно я оказалась в одной многолюдной шумной компании, очень пестрой по возрастному, социальному и профессиональному составу.

Среди прочих тем кто-то завел разговор о Бродском – о его тяжелом характере, о невозможности, особенно в последние годы жизни, сойтись с ним даже в беглом общении. Отталкивал, не подпускал. Что это – снобизм?

– Да нет, – предположила я. – Скорее это усталость, болезнь и явственное ощущение, что тебе отпущен короткий срок… Просто он мог уже себе позволить общаться только с теми, с кем хотел.

– Интересно, с кем же это? – язвительно спросила меня молодая женщина.

Я замялась… Как ей объяснить, подумала я, не обидев, что в жизни каждого художника наступает время, когда ему хочется говорить и быть только с равными себе, – неважно в какой области искусства талант вырос в мастера. Его, уже усталого, искушенного в своем деле человека, тянет к «своим», которые понимают его с полуслова.

Иными словами, на знаменитый окрик соцзаказа: «С кем вы, мастера культуры?», негромко отвечаем: «С мастерами культуры».

С женщиной ты можешь делать только три вещи: ты можешь любить ее, страдать из-за нее и делать из нее литературу.

Лоренс Даррелл.

«Александрийский квартет»

– Вы потрясающе пишете о любви. Любовь, семья – единственный способ жить или один из многих?

– Это зависит от особенностей душевной организации. Я человек душевно подвижный, мне любовь необходима. Причем любовь в ее всеобъемлющем значении. В смысле устройства жизненного пространства, я – ретроград и консерватор, и вообще из тех женщин, которые спокойно несут жизнь на своих плечах. Семья, дети, близкие родственники – все как у людей, вынь душу да положь на алтарь семьи.

Мне всегда странны были люди, не желающие заводить детей. Я такую душу представляю одноногой. Приносят нам дети радость или приносят огорчения – это непременная часть пути человеческой души. Человек должен просматривать свой род позади и впереди себя. Это одно из условий обычного человеческого счастья.

Я, как пастух, должна проследить всех своих овечек. У меня непременный ежедневный перезвон: где та? А этот, почему не на работе? А та – сдала ли кровь на анализ? А тот – был ли у ортопеда… А вот эта (младшая сестра) – на гастролях; значит, высчитать точно разницу во времени и позвонить, когда она еще в гостинице.

Картинка по теме:

Однажды звоню сестре в Вену. А она мне, мечтательно:

– Слушай, тут нас поместили в маленьком уютном отеле. На первом этаже – магазин надгробных памятников. Я сегодня глянула – там такая красота: ангелы, лиры, гранитные вазы с цветами. Кстати, есть один чудный памятник, тебе бы в самый раз: раскрытая на постаменте книга, и на страницах мелкими латинскими буковками выбито начало «Человеческой комедии»…

Я даже приценилась – недорого, можешь представить. Только провоз будет стоить страшенных денег… – Она огорченно вздохнула и добавила: – Так что пока я тебе туфли купила. Носи на здоровье!

И между прочим: надгробный памятник в качестве прижизненного подарка – не такая уж редкость. Моя подруга, работающая в Америке в «детском садике для стариков», рассказывала, как подошел к ней однажды ее подопечный – некий Марк Лазаревич, бывший ленинградец, заслуженный врач, очаровательный старичок. Стал делиться впечатлениями от недавней поездки в Питер. Многое в России, говорил он, куда дешевле, чем здесь, в Америке. Например, мрамор.

– А у нас ведь с Лидой скоро пятидесятилетний юбилей свадьбы, – делился он. – И я привез замечательный подарок, знаете. Две надгробные плиты: мне – из серого мрамора, ей – из розового. И надписи уже позаботился выбить. Мне написал просто: «родился-скончался». А Лиде поэтично так: «Пришла в этот мир… Покинула этот мир…» – без даты, разумеется.

– Н-но… Марк Лазаревич… – пролепетала моя впечатлительная подруга. – Где же вы их держите?

– Под кроватью! – охотно ответил тот. – У нас такое покрывало длинное, знаете, до полу… А вот послезавтра, – продолжал он торжественно, – в день нашего золотого юбилея… я дождусь, когда она откроет глаза, и скажу: «Лида, загляни под кровать!»

– И все же поговорим о любви мужчины и женщины, не в загробной, а земной, романтической ее ипостаси. «Область слепящего света» – Ваша печальная и светлая новелла о любви, которая кажется списанной с натуры, взятой из жизни. Каждый ищет для себя эту самую «область», каждому хотелось бы хоть на недолгое и прекрасное время оказаться в эпицентре этого слепящего света. Что для Вас означает слово «любовь», как это чувство помогало – если, конечно, помогало! – Вам в работе и что Вы думаете по поводу таланта быть любимым и любить?