Безумие - Елена Крюкова

Врачи над мусором плакали. Санитары смеялись. Мусор появлялся и исчезал. И выныривал снова из хлорного запаха серых пустых коридоров. Откуда он брался? Драгоценности всегда появляются из ничего. И уходят в никуда. Это закон.

Мусор мерцал в худых пальцах Маниты. Она любовалась им. Вертела его, а он играл всеми гранями. Милые вещички, я вас не забуду. Смотрите, он уже в пальцах чужого мужика. Он говорит, его зовут Витя. Ну пусть Витя. Все равно. По его щекам течет жемчуг, я собираю его в ладошку!

А где тот старичок, профессор, козлик седою трясет бородою? Такой смешной был! Я тоже хочу подарить ему подарок. Самый лучший. Самый дорогой. Профессор, где ты?! Эй! Эге-гей! Ушел. А подарок я держу. Подарки не отдарки. Кому бы теперь его передарить?

Самый лучший, прекрасный воздушный шар. Только лопнул. С парада на Красной площади в июне сорок пятого года. Мой папа там был. Мой папа фашистские флаги на брусчатку бросал! Шарики в небо пускал. Надутые газом. Один у него в руках лопнул. Я из кармана у него красные лохмотья украла.

Ой, вы уже мусор мой себе забрали! И рассматриваете! Что вы разглядываете мою жизнь?! Она вам чем-то не по нраву?! Тогда отдайте! Верните мне ее назад! Мою жизнь! Эй ты, доктор Сур! Что кажешь зубы! Стыдно тебе должно быть. Столько людей ты тут затравил! Но мы вырвемся из-под вас. Мы вылезем. Мы вас всех… ложками, мисками, шлепанцами перебьем! Не верите?! А вот увидите!

Сколько веревочка ни вейся…

Ага, кому-то другому мой мусор в руку сунули! Доктору Запускаеву! Вся больница давно зовет его: Шура-сластолюбец. Он с бабами балуется в темных каморках. Не верите? Проверьте! Он гад. Он только притворяется хорошим! Чтобы зарплату платили! Видите, видите, он поднес мусор к носу, и сломанные командирские часы осветили все его нутро! Черное! Грязное! Шура! Отдай часы! Это часы маршала Жукова! Он мне, мне самой их подарил! Вручил лично! Мне, отличнице учебы! Юной пионерке!

Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры, дети рабочих!

Ни за что и никогда не забудем имя «Ленин»!

Я горжусь! Тем, что родилась в Советской стране! Потому что у нас люди чистые, а не грязные! Как вы появились, грязные?! Как родились?! Какая мать зачала вас?!

А у меня ребенка не было. Я так никого и не родила.

А может, родила, не знаю. Я все забыла!

Что это за призрак подходит?! Что это он часы из поганых рук Шуры выхватывает?! И лицо-то знакомое какое! Только вся прозрачная! Халат по бедрам бьет! Люба! Люба! Доктор Матросова! Почему вы вся как из воздуха! А! Поняла! Вас нет! Вы в небесах! Вы лопнули, как красный шарик! И лохмотья закопали в землю! А вы, вы к нам пришли! Держите часы крепче! Они волшебные. Они показывают не наше время!

* * *

Один из них сидел на полу, расставив ноги. У него в руках был маленький резиновый мячик. И он играл в мяч. Бросал его об пол и ловил.

Иногда мяч укатывался под койку. Он заползал под койку и выкатывал мяч, как кот катит лапой шерстяной клубок. И снова садился, и снова играл.

Другой сам стал мячом. Он расстелил на полу матрац и катался по матрацу. Перекатывался через голову. Как какой-то гимнаст, циркач.

Третий открывал рот, запускал в рот пальцы и раздирал себе щеки. Уже порвал губу. Из угла рта текла кровь.

Четвертый сидел перед койкой на корточках. Руки упер в пол. Голову поднял и волком выл.

Пятый методично рвал на лоскуты простыню.

Шестой, накрыв голову подушкой, стонал, будто резали его.

В палате буйных заканчивался тихий час.

Витя обводил глазами больных и думал: неужели это мне навек?

Чтобы развеселить себя, он стал напевать веселые частушки.

Такие они пели там, солдатами, на войне.

– Мой миленок на войне управляет ротою! А я тоже не гуляю – на быке работаю!

Мяч опять укатился. Теперь под тумбочку.

Больной полез его доставать и тумбочку перевернул. Кружки, ложки раскатились с грохотом.

– Ах огурчики мои, помидорчики! Сталин Кирова пришил в коридорчике!

Тот, кто раздирал себе рот, издал протяжный долгий мык.

– Ты куда меня повел, такую косолапую?! Я повел тебя в сарай, немного поцарапаю!

Ветер стукнул в окно обледенелыми ветками.

– Как родна моя деревня начинает богатеть: окна тряпкой затыкают, чтоб вороне не влететь! Ох ты, ах ты, с бухты не с барахты!

Тук, тук, тук – стукал мяч об пол.

Вите в рот лезли усы, борода. Он расправил их и подумал: черт, я тут стал на попа похож. Хоть сейчас на амвон.

«Неужели я еще вчера был художником? Человеком?»

– Мимо нашего райкома я без шуток не хожу: то им серп в окошко суну! То им молот покажу!

Он сам не заметил, как пел все громче.

Голос на всю палату раздавался.

В коридоре послышалось:

– Не больница, а оперный театр! Все, едрить их, поют! Что у баб, что у мужиков! Филиал оперы откроем! Билеты начнем продавать! Доход поимеем!

Это шли санитары.

Витя понимал: сейчас войдут.

Последнюю частушку допевал на надрыве голоса, на срыве.

– Ой, не плачьте, мать-отец! Нас погонят, как овец! Гонят, гонят с малых лет на казенный черный хлеб! Нас угонят, похоронят не отцы, не матери: похоронят в чистом поле враги-неприятели!

Санитар Щен вошел вразвалку.

Санитар Жук уже хватал, волок, вязал, ломал.

Санитары ругались. Сквернословили. Витя не слушал.

Он хотел спеть, выплюнуть им в лицо самую жгучую частушку, да сорвал голос.

* * *

Утром она открыла глаза и поняла: сейчас.

Опять не связана: это хорошо. Если бы связали, как раньше, пришлось бы биться, кричать, и с потолка сыпались бы уколы, и на стенах гуляли и скалились птицы и звери с ногами людей. Сейчас тихо. Она проводник.

Она провод, и по ней идет, льется ток.

Она проводит ток. Она дрожит.

Да, она проводник.

Не только. Она сегодня их поведет.

Дрожь. Мелкая, гадкая дрожь. Но это дрожь не страха. Это дрожь предвкушения, счастья. Сегодня или никогда. Никогда? Его нет. Есть ты, есть они, есть сегодня. Никогда – это завтра. А завтра – нет.

Принесли завтрак. Манита возила ложкой в густой манной каше. Она сегодня не холодная, а горячая. Манита обжигала рот. Каша капала ей на рубаху, она вытирала кашу локтем, размазывала по серой бязи.

Грязные тарелки у всей палаты собрала Синичка и составила на раздатную тележку. Манита следила за ней слепым, бельмастым взглядом. Ее глаза смотрели внутрь себя. Синичка вздохнула, вытерла руки подолом пестрого перепелиного халата, завела глаза под лоб и запела. Манита не слышала ее голоса. Слишком сильно, громко билась кровь в ее голове, заглушая все.