Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков

Вряд ли… Ремезов задумчиво потеребил подбородок. Что и говорить – какие свидетели из пятилетних детей? Да и рыбаки – с чего к ним цепляться-то? Ну, ловили себе рыбу – и что?

– А откуда те мелкие знают, что это рыбаки? – быстро спросила Полинка.

Подросток неожиданно улыбнулся:

– Так с рыбой они шли, не пустые. У каждого на кукане – по несколько рыбин.

– Может, и вправду рыбаки, – боярышня снова махнула веткой. – Но ты все равно вдоль реки пробегись завтра.

К возвращению, выражаясь Полинкиным (той, погибшей Полинки) термином – «следственно-оперативной группы» в усадьбе уже истопили баньку. Хорошо истопили, как надо – Павел, едва зашел, так чуть на коленки не ухнул – уж до чего жаром-паром от раскаленных камней обдало! Ирчембе-оглан тоже присел, ухнул одобрительно:

– Хороша у тебя, друже боярин, банька-то!

Попарились знатно – поддавали на камни водицей с духовитыми травами, да кваском еще разбавляли, да пивом. Потом, на лавке в предбаннике, отпивались, охали:

– Уфф! Хорошо!

– Добрая банька, добрая.

– А ты где, Ирчембе-друже, к бане-то приохотился? Степняки ж бани не любят?

– А мы – христиане, мы любим! А я в Рязани впервые баню попробовал – дюже понравилось. Якши!

– А Рязань-то вы того… разрушили.

– Ее до нас еще ульдемирские коназы разрушили, а мы уж так, дорушили то, что осталось.

– Ульдемирские коназы?

– Ну, по-вашему – владимирские князья. Великий князь Ярослав недавно при дворе Бату-хана был, вино пил, дары дарил знатные. Дюже понравился хану – якши! Знаешь, что хан великий сказал Ярославу Всеволодычу?

– И что же?

– Будь ты старшим над всеми князьями в народе русском!

Ремезов прекрасно знал, что именно говорил Батый владимирскому князю Ярославу Всеволодычу. Именно так и сказал – старшим, великим князем назначил – кстати, вполне законно, по лествичному праву русскому, вместо прежнего великого князя, брата Юрия, погибшего на Сити-реке от монгольских сабель. Недаром, недаром хитрый Ярослав с подарками богатыми к хану ездил, теперь вот главным среди всех князей стал – получил ярлык на княжение. Или – не получил еще? Впрочем, какая разница? Что там владимирские дела, когда здесь, в Смоленске какая-то интересная каша заваривалась – Ирчембе-оглан ведь не просто так приехал… и явно не просто так к старому дружку Павлу в гости заглянул. Нет, не просто! Хитер сотник, умен, и к весьма важному делу приставлен – к разведке. А Павел, кстати, на него работал – Ирчембе-оглан искренне так считал… и пока не просчитался.

Вот потому-то Ремезов и спросил, наконец, напрямик, поставив на пол пустую баклагу:

– Тебе ведь, Ирчембе, друг мой дорогой, от меня что-то надо?

– Хэк! – найман стукнул себя ладонями по коленкам, прищурился. – Ничего-то от тебя не скроешь, славный Павел-оглан! Ну да, врать не буду – надобно кое-что. Пока еще сам не знаю – что.

Боярин удивленно моргнул:

– Это как это – не знаешь?

– Да так. От многого то зависит – и от князя смоленского Всеволода не в последнюю очередь. Что то еще он скажет.

– Ах, ну да, ну да – ты ж к нему и едешь, – хлебнув из кувшина пивка, хохотнул Ремезов.

Гость отозвался загадочно:

– Я – к нему, и ты – к нему. Жди гонцов вот-вот. Думаю, вместе к князю и явимся.

– Вот даже так?

Ремезов явно озадачился, понимая, что хитрый сотник явно не расскажет ему всего в силу присущей ему по роду деятельности скрытности. Так, намекнул кое-что – и на том спасибо. Что ж…

– Вот что, друже Ирчембе-оглан, – Павел решительно пристукнул ладонью по лавке. – Скажу тебе сразу – никуда я отсюда не поеду. Сам видишь, что в вотчине делается! Убийства, разор. Так что, покуда злодеев не сыщу – никуда не двинусь, проси – не проси, так и знай!

– Понимаю тебя, боярин, – сотник покусал тонкие щегольские усики. – Понимаю и… И готов помочь! Если затаились где-то злодеи – так мы их быстро отыщем! Вот с завтрашнего дня и начнем… Да! Боярыня твоя пускай тоже с нами в этом деле будет – разумна не по годам, приметлива… словно из наших, из степных, женщин.

– Чего это из ваших-то? – обиделся за русских женщин Ремезов. – Чем это ваши наших лучше?

– Тем, что сами свою жизнь строят – сами себе мужей ищут, ездят на пиры, воюют иногда…

– Ага, ага, так уж и ищут… Все подряд.

– Ну, не все… только знатные, да вдовы.

– Ага, вот видишь! Не все.

А, в общем-то, прав был степняк. Прав даже не в местном, а в глобальном смысле – в смысле положения женщин в средневековом обществе. Да и не было никакого положения, так – ниже плинтуса. Кухня, хозяйство, ежегодное – почти ежегодное – рождение детей, вот и все женские радости, эпоха куртуазности еще не наступила, да и когда наступит, коснется лишь весьма незначительного меньшинства. Остальные – да все почти! – так и будут тянуть свою лямку: лет в четырнадцать – замуж, тут же – первый ребенок, затем второй, третий, двенадцатый… за детородный период – два десятка детей, из которых примерно с дюжину умрет еще во младенчестве от разных детских болезней, еще человек пять покинут этот мир в отрочестве – тоже от болезней, или погибнув – на охоте, во время вражеских набегов и войн. Таким образом, останется трое – вполне счастливая, правда, не особенно многодетная, семья.

Гм… Полинку та же участь ждет?

Хмыкнув, Ремезов поднялся с лавки и, прихватив веник, позвал слегка уже захмелевшего гостя:

– Ну, что, друже Ирчембе? Пойдем, допаримся, да зелена вина попьем! Хорошее у меня вино – из земли фряжской. Вкусное – не какая-нибудь там ваша ягодная бражка.

– Ягодная бражка тоже ничего себе! Особенно ежели хорошо забродит.

Войдя в баню, Павел плеснул из ковша на камни – зашипел, ударил по распаренному телу пар, а уши едва не свернулись в трубочку. Ирчембе-оглан поспешно спрыгнул с полка на пол – мол, тут пока посижу.

– Ну, сиди-сиди…

Ремезов схватил веник, помахал, разгоняя жар, да принялся хлестаться с таким остервенением, словно бы дал обет терзать плоть.

– Ах, едрен батон! Хорошо! Хорошо! А плесни-ка, друже, еще! Вот так… Эх-ма!!!

Долго боярин не выдержал – спрыгнул с полка, выскочил из бани – окунулся в бочку, жаль, вода тепловата, так ведь лето на дворе, не зима. Так, в бочке сидя, задумался – снова навалились нехорошие мысли. Те, что коров порезали – собаку убили. Понятно, почему – чтоб вниманье ничье не привлекла, не взлаяла. А залаял бы пес, прибежали бы пастушата – убили б и их, просто так, чтоб не мешали – ничего личного. И Налима на плотине мельничной – тоже именно потому убрали, чтоб не помешал диверсии. И тех мужиков – заглодовских смердов, – чтоб потом лес поджечь. Все правильно, все логично… Однако вот Малинка что-то из этой логики выпадает, не укладывается. Ее-то зачем было убивать? Узнала кого-нибудь, случайно увидела? Может быть… А, может… Может, это не она, это ее узнали! Верней – обознались. С Полиной-боярышней спутали!