Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков

Сотник тут же исчез, слышно было, как заржали невдалеке кони, и что-то закричав, монголы бросились к броду…

А Ремезов, взмутив сапогами песок, вытащил из воды тело:

– Ну, как ты, Демьян?

Одетый в женское платье парнишка открыл глаза и натянуто улыбнулся:

– Твоими молитвами, господине боярин. Я переоденусь, ладно? А то мокро все…

– Давай помогу. Садись вот тут… о-оп…

Усевшись в траву, отрок поднял руки, и Ремезов быстро стащил с него мокрое платье… и короткую – по пояс – безрукавку-кольчугу с круглым зерцалом. Стащил и присвистнул – на тощей груди Умника расплывался огромный лиловый синяк!

– Хорошее зерцало-то, – натужно улыбнулся Демьян. – Иначе б…

– Ха! – Павел участливо похлопал юношу по плечу. – А кто настоял, чтоб ты кольчужку поддел? Хоть и не должен бы злодей успеть… а вот успел-таки, пес! С того берега зашел… И как только смог-то? Там же болотина – зайти то зайдешь, да не скоро выйдешь. Ничего, сейчас словят! А ты дыши глубже, парень. Ребра-то не сломаны?

– Да вроде нет.

– Ну и славно. Вообще, хорошая из тебя вышла наживка. Издалека – ни за что от боярышни не отличишь!

Парень смущенно потупился:

– Я старался, господине боярин.

Хорошо хоть Полинка ничего не знала… хотя, верно, догадается, если уже не догадалась – умную жену обмануть трудно. Однако же уже интересно – кто же? Иван Хоргосл? Онисим Дышло? Угрев Ослоп?

Раздвинув грудью коня краснотал, на берег выехал Ирчембе-оглан, державшийся несколько напряженно… Настолько напряженно, что при взгляде на сотника Ремезов сразу понял – случилось что-то непредвиденное.

– Убили его, друже, – тихо промолвил найман. – Иди сам посмотри – кто.

– Взгляну, – Павел быстро поднялся и зашагал следом за сотником к броду, что располагался в сотне шагов выше по теченью реки.

Ярко сверкало оранжевое вечернее солнце, длинные тени деревьев тянулись через всю речку, словно гладили ее черными лапами. Рядом, на плесе, весело плескалась рыба, а чуть выше, на бережку, за кустами боярышника, лежало мертвое тело. Мосластый мужик средних лет, со спутанной бородищей. В длинной посконной рубахе, в новых лаптях. Рядом валялся лук.

– Угреев, – узнав, вымолвил Павел. – Ослоп Угреев, с выселок. Тот, что за лыком ходил.

Чуть помолчав, боярин повернулся к сотнику?

– Как же вы так, Ирчембе?

Степняк прищурился:

– Ты ж сам говорил: с этого берегу не зайти – болота.

– Да-а… выбраться отсюда не скоро.

– К тому же – это не наша стрела!

Найман протянул приятелю длинную черную стрелу:

– Сделана, правда, хорошо, но – не наша. Да, с черенком, но, смотри, как обмотана… только перья: здесь – ворон, а у всех наших – сойки. Если б не это, вполне б за нашу сошла.

– Та-ак… – сплюнув, протянул Ремезов и тут же хлопнул себя ладонью по лбу. – Черт! Забыл совсем на реке стрелу поискать. Ту, что в Демьянку…

Сотник обернулся к своим:

– Так я сейчас же велю…

– Не стоит, – устало отмахнулся боярин. – Уплыла давно та стрела, унесло теченьем.

Он снова подошел к распростертому в кустах телу, склонился, чувствуя, как дышит за спиной Ирчембе.

– В спину стреляли, – тихо сказал степняк.

Помолчал и, как Ремезов выпрямился, показал рукой:

– Думаю, во-он с той сосны. Хороший стрелок, однако.

Июль – август 1243 г. Смоленск

Неширокая речка петляла меж холмами, вилась, то сужаясь меж кручами, то разливаясь на плесах, перекатывалась, шумела разноцветными брызгами на порогах, играла серебристою рыбой, сверкала отраженным солнышком, радуясь погожему летнему деньку. На левом берегу купались ребятишки, разбегались, ныряли с мостков – то-то весело, то-то шумно! Разбежаться, оттолкнуться ногами как можно сильней, пролететь в воздухе, зависнуть на миг, словно птица и – головой вниз, в омуток, прохладный, глубокий. Потом вынырнуть, отдышаться, и – айда с сотоварищами в догонялки, до тех пор, пока губы не посинеют, да не покроется гусиною кожею тело… впрочем, долго все ж не купались, потому как страда, сенокосы – каждая пара рук на счету. Прибегут, в воду запрыгнут, поплавают немножко и…

Не шибко торопясь, вывернул из-за плеса челнок, обычная лодочка-однодревка. Сидевший на корме с веслом мужик – кряжистый, с бородищей замшелой до пояса, с руками узловатыми, сильными, словно корни, бровастый, со взглядом смурным – услыхав шум, насторожился, да, завидев отроков, повернул поскорей челнок к берегу, спрятался, укрылся под ивами да ракитами, что до самой воды кудри свои зеленые свесили. Зацепился мужичага ручищею узловатой за ветку, притянул поближе челнок… выглянул осторожненько, посмотрел, послушал, да, подумав, ожерелье с шеи рванул – знатное ожерелье, из мертвых птичьих голов, такие только волхвы-кудесники носят. Разлетелись головы мертвые по сторонам, в воду попадали – путник, видно, тому был и рад: нож широкий из-за пояса выдернул, да по бородище – откромсал наполовину, глянул в воду – плюнул да выругался премерзко – еще страшнее, чем было, стало. Почмокал губищами стариковскими… впрочем, не такой уж он был и старик, ежели хорошо приглядеться: губы, лицо смуглое, стариковские, да, а руки, а стать – еще хоть куда, еще есть силушка немереная, и ухватка с ножом управляться есть. Да что там с ножом! Зыркнув вокруг темными омутами-глазами, наклонился кудесник к днищу, поднял мощный охотничий лук – не на белку, нет, таким оленя, кабана бить, а то и медведя – снова почмокал-подумал, да со вздохом хватанул по тетиве ножичком – ох и звук же случился, словно сердце лопнуло у кабана… у тигра! Харкнул кудесник в воду, высморкался, да, размахнувшись, забросил лук в ракитник, далеко-далеко. Тут как раз и ребята с речки на луг побежали – сено, видно, косить.

Ухватился волхв за весло, выгреб на середину и снова поплыл себе челн по течению, ни быстро, ни медленно, ни далеко, ни близко – свернул за излучиной к тропке, причалил в камыши. Кудесник на берег выскочил, осмотрелся кругом, словно зверь дикий, положил у чернотала котомку, да, нож выхватив, – к челноку. Ударил в днище, потом еще раз, и еще – за три удара большую дырищу пробил, накидал в лодку камни, тут же, в камышах, притопил. Затем снова заоглядывался, прислушался, принюхался – носище рассупонил – ровно жерло у печки, ноздри диким кудлатым волосом поросли! Ничего подозрительного не заметив, уселся на корточки волхв, рассупонил котомочку, перекусил наскоро вареною щучиной, голову обсосав, в реку выбросил, да, руку в котомку засунув, вытащил огниво, осмотрел, обратно убрал, потом еще пошарил – солнышко на кольцах узорчатых заиграло, потом – на колечках, а уж напоследок… напоследок сверкнул, вспыхнул в узловатой ручище браслетик серебряный, с крестиком, да с уточками, у уточки в клюве – по шарику-солнышку. Об порты браслет потерев, прищелкнул кудесник языком, повел кустистой бровью довольно. И то дело – вещица цены немаленькой, сразу видно – не в деревенской кузне сработана. В Смоленске, а то и в Киеве или даже в Царьграде!