Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

Более того, к концу 1930-х гг. политизация германской экономической системы достигла таких масштабов, что стало практически невозможно найти надежные стандарты для определения стоимости как сельскохозяйственного труда, так и любых других товаров. К такому неприятному выводу пришел Рейхсбанк в ряде конфиденциальных докладов об «истинной» внешней стоимости рейхсмарки[791]. К 1938 г. переоцененность рейхсмарки, служившая главной темой дискуссий несколькими годами ранее, уступила место более принципиальной проблеме. Аргументы в пользу девальвации основывались на предположении о существовании связной системы германских цен, не совпадающих с теми, которые преобладали в других странах, и о том, что эту проблему можно решить, скорректировав внешнюю цену рейхсмарки. По мнению Рейхсбанка, отныне это стало нереально. На протяжении многих лет соотношения, согласно которым одни товары обменивались на другие, определялись не посредством анонимной и непрерывной работы рыночной системы, а рядом импровизированных и непоследовательных политических решений. В результате рейхсмарка с точки зрения ее использования во внешней торговле лишилась сколько-нибудь четкой стоимости. Покупательная стоимость рейхсмарки при внешних трансакциях зависела исключительно от того, о каких товарах шла речь и откуда они поступали. Можно привести в пример такой особенно важный товар, как хлопок-сырец: за импорт из Египта Германия платила цену, близкую к мировым, за импорт из Британской Индии переплачивала всего 15 %, а своим поставщикам из США – 28 %, но хлопок из таких новых источников, как Бразилия и Перу, доставался ей с наценкой не менее чем в 47 % и 72 % соответственно. Масло из Дании поставлялось в Германию по мировым ценам, а голландские экспортеры получали надбавку в 63 %. При этом величина надбавок не зависела от того, о какой стране шла речь. В противоположность громадной переплате за перуанский хлопок переплата за нефтепродукты из этой же страны составляла всего 19 %. В том же духе надбавка, выплачиваемая Румынии, составляла от 27 % за пшеницу до 48 % за кукурузу. При этом аналогичного несоответствия не наблюдалась в торговых сделках с Югославией и Венгрией; они получали менее 30 % надбавки и за пшеницу, и за кукурузу. Рейхсбанк делал вывод о том, что дискуссии о «правильной» величине девальвации, требующейся для того, чтобы привести германскую систему цен в соответствие с мировой, становятся все более пустым занятием, «поскольку вся структура цен во внешней торговле по отношению как к товарам, так и к странам, доведена до невероятно хаотического состояния»[792].

Когда Вальтер Дарре, осенью 1938 г. выступая на общегерманском крестьянском съезде (Bauerntag), прямо заявил, что с проблемой сельскохозяйственной рабочей силы удастся справиться лишь в том случае, «если НСДАП примет непреложное решение преодолеть ее, чего бы это ни стоило»[793], это не было выражением экономического невежества. Дарре точно обозначил главную силу, диктовавшую распределение ресурсов в нацистской Германии[794]. Но в данном случае призыв Дарре остался тщетным. Нацистское руководство занимали совсем другие вещи. Какой бы серьезной ни казалась ситуация в сельском хозяйстве, совсем не положение доярок и цены на молочные продукты служили реальным источником беспокойства для гитлеровского режима летом 1938 г. После месяцев ожесточенных дискуссий проблема молочного животноводства была решена политическим путем, с помощью повышения закупочных цен на молоко на 2 пфеннига. Поскольку Рудольф Гесс четко дал понять, что рост цен, уплачиваемых потребителями, не подлежит обсуждению, конфликт был решен за счет молочных ферм путем сокращения их прибыльности. Это не снизило спрос на молоко. Не хватило этого и для того, чтобы увеличить небольшие доходы немецких фермеров, занимавшихся молочным животноводством. Но по крайней мере эта мера послужила политическим сигналом о том, что режим не забывает об интересах своих сторонников на селе[795]. Реальная проблема, стоявшая перед Третьим рейхом летом 1938 г., заключалась не в том, каким образом справиться с побочными социальными последствиями лихорадочного перевооружения. Главным для режима был вопрос войны и мира. И именно этот жизненно важный вопрос угрожал привести к опасному расколу между различными фракциями в руководстве гитлеровской Германии.

IV

Противники войны на протяжении 1938 г. никогда не проявляли особой сплоченности. В их число входили такие маргинальные консервативные фигуры, как Ульрих фон Гассель и Карл Герделер, а также более влиятельные лица— Ялмар Шахт, Шверин фон Крозиг из Министерства финансов и только что назначенный статс-секретарем в Министерство иностранных дел Карл Фридрих фон Вайцзеккер[796]. Большинство армейских генералов также выступало против войны с Великобританией и Францией. Главным образом они исходили из чисто военных соображений, но некоторые приходили и к более общим выводам – прежде всего Людвиг Бек и сменивший его в должности начальника штаба армии Франц Гальдер. В 1938 г. среди противников преждевременной войны, несомненно, находился даже Герман Геринг, несмотря на роль, сыгранную им в эскалации процесса перевооружения[797]. Очевидно, что всех этих людей объединяла отнюдь не принципиальная оппозиция гитлеровскому режиму. Не выступали они и против войны как таковой. Они были уверены: с учетом состояния вермахта и немецкой экономики Третий рейх летом 1938 г. никак не мог пойти на риск большой войны с Великобританией и Францией, особенно в том случае, если бы в их поддержку выступили США.

Генерал Бек впервые выступил против войны в меморандуме, составленном в качестве непосредственного ответа на высказывания Гитлера на «госсбаховском» совещании 5 ноября 1937 г.5 и до начала августа 1938 г. повторил те же самые основные аргументы в ряде докладов и выступлений[798]. По мнению Бека, к британской и французской реакции на майский кризис следовало отнестись серьезно. Военные действия Германии против чехов наверняка бы привели к интервенции со стороны западных держав, и тогда на страну обрушилась бы вся мощь крупнейшей в Европе сухопутной армии, выставленной французами, в сочетании с колоссальными экономическими ресурсами Британской империи, надежно защищенной Королевским флотом. Более того, было бы ошибкой полагать, что Франция и Великобритания находятся в изоляции. Бек считал аксиомой, что обе эти державы в случае конфликта с Германией смогут опираться на экономические ресурсы Соединенных Штатов. «В этом отношении, – писал он 5 мая 1938 г. – меры, предпринятые обоими государствами для того, чтобы использовать Америку как поставщика военных материалов, чрезвычайно важны, поскольку они идут намного дальше, чем в 1914 г.». В 1938 г., писал Бек, Германии противостояла «коалиция чехов, французов, британцев и американцев, чье сотрудничество в случае войны уже координируется теснее, чем в 1914 г.»[799]. Бек не вдавался в детальное сопоставление сил. В этом не было нужды. Всем заинтересованным сторонам было очевидно, что эта западная группировка обладает подавляющим материальным преимуществом. Ее военно-морское превосходство уже было гигантским. Любая нехватка авиации могла быть с легкостью восполнена при содействии американцев. Вместо того чтобы рисковать, организуя наступательную кампанию, Великобритания и Франция постараются втянуть Германию в длительную войну на истощение. Единственная надежда вермахта состояла в том, чтобы быстро нанести сокрушительные удары сперва по чехам, а затем по французам. Однако для этого требовалось, чтобы германская армия и военно-воздушные силы были вполне готовыми к самому началу военных действий. Бек ничего не говорил про люфтваффе, но из внутренних источников становится ясно, что осенью 1938 г. им было далеко до боеготовности[800]. Немецкая армия наверняка разгромила бы чехов. Но Бека тревожила возможность того, что Франция может выступить на западе, пока основная часть германских вооруженных сил будет связана в Чехословакии. Более того, даже если Германии удалось бы пережить первоначальный рискованный период, еще армия в 1938 г. явно не была готова к тому, чтобы на поле боя одержать решающую победу над французами. Даже для того, чтобы выполнить планы 1936 г., требовалось резко увеличить усилия по вооружению армии. А уж кто-кто, а Бек хорошо выучил урок, преподанный неудачами 1937 года. Вопрос о возможности стабильного «ускорения в области вооружений, – писал он в начале лета 1938 г., – требует изучения. Многолетний опыт подсказывает, что подобные попытки всегда разбивались об ограничения, накладываемые реальностью»[801].