Бельский - Геннадий Ананьев

Вот это — новость. Пророческими оказались слова Федора Ивановича, сказанные прилюдно: «Ты достигнешь желаемого».

Первый перебежчик оказался в самом деле не последним. Особенно когда скончался государь Федор, а царица Ирина постриглась в монахини. Каждый прибывал со своей новостью.

— Годунов властвует, лицемерно отказываясь от венца, но подкупая духовенство. Заверяет, сказывают, установить в Руси чин патриарший. Честит лизоблюдствующих бояр и дворян, чтобы его со старанием величали на всех перекрестках. Добивается крестного хода к себе с мольбой принять царство в свою руку. Более проводя время в келье постриженной сестры, нежели в Кремле, хотя за Кремлем следит неотступно и зорко.

Вот очередной перебежчик. С ошеломляющей новостью:

— Не пожелал я видеть, как будет венчаться на царство Годунов. Проходимец — на престоле! Разве нет достойных князей крови Владимира Великого?!

Получилось так, что нет. Всех Борис под прикрытием царского имени подмял под себя, всех унизил, возвысив лишь себя одного.

Вдруг все же в последний момент найдется достойный и сильный, способный переломить ход событий, оттеснить вероломного властолюбца?

Пустая мечта. Уже через несколько дней прибыл гонец из Москвы с повелением присягать новому самодержцу всей Руси царю Борису Федоровичу Годунову.

Вот теперь все: не видеть Богдану Москвы, как своих ушей до скончания, как говорится, века, оставаясь до лучших времен воеводой Царева-Борисова. Хорошо, если оставят под рукой Белгород, Кромы, Корочи и оба Оскола, а то и этого лишат.

Пора, выходит по всякому раскладу, заявить царевичу Дмитрию Ивановичу о себе во весь голос. Взвесив все, Бельский послал тайных гонцов к Федору Федоровичу Нагому и его сыну Афанасию, чтобы установили связь с воеводой Хлопком и начали действовать вместе по ранее обговоренному плану.

Ждал Богдан и удобного момента, чтобы откровенно поговорить с Корелой, привязать его к себе, открыв частично великую тайну. Несколько дней не решался он на этот разговор, опасаясь, вдруг Корела не поймет и не примет предложение. Разрешилась же эта сложность вроде бы сама собой — атаман Корела пошел на опасное откровение прежде Бельского.

Воевода собрался объехать по всей крепостной стене, которую почти закончили, чтобы своими глазами углядеть недостатки. С собой взял атамана, к дельным советам которого привык и без которых уже не мог обходиться. Имел он, однако, и тайную мысль: если позволит обстановка, располагающая к задушевности, повести задуманный разговор. Но первым заговорил Корела:

— Как же так получается: царская кровь и у вас, Бельских, у Шуйских, у Воротынских, а на престол взгромоздился невесть откуда взявшийся? Неужели нельзя было переиначить? За тебя бы, воевода, вся рать встала. Не один я так думаю. А уж казаки — даю голову наотрез, всколыхнулись бы все. За порубежных детей боярских тоже ручаюсь.

— Не осуждай меня, атаман. За всех, у кого кровь Владимировичей не могу ничего сказать, я же не думаю о престоле. Прежде думал, даже надежду лелеял, хотел подломить Годунова, но лишь до тех пор, пока не родился царевич Дмитрий.

— Отчего же не сохранил наследника? Годунов прикончил его.

— В том-то и дело, что сохранил. Наследник престола жив и здоров. Больше я тебе пока ничего не скажу. Не могу. Но поверь мне на слово: жив царевич Дмитрий Иванович, и я приму все меры, чтобы он занял по праву принадлежащий ему престол.

— Да, закавыка…

— Еще какая. Не носи обиду, что не все сказал тебе. Пока не время. Пока лишь просьба к тебе: поддержи царевича Дмитрия, когда он заявит о своем кровном праве. Годунов не отдаст захваченное без сопротивления, и Дмитрию Ивановичу не одолеть коварного без народной поддержки, но особенно поддержки ратной.

— Поддержу! Хотя не понимаю, отчего ты, воевода, скрытничаешь, не договаривая многого?

— Узнаешь потом, поймешь и простишь меня. Теперь о поддержке. Не здесь она нужна, в Цареве-Борисове. Далековато до центра. Лишней, конечно, она здесь не будет, но не главной. Важней, если Кромы перейдут на сторону царевича Дмитрия.

— Но тогда мне там нужно быть.

— Верно. В моей воле отпустить тебя, и я это сделаю, если есть на то твое согласие. Возьми с собой всех своих казаков и исподволь готовь их против Годунова. Ты уважаем ими, они верят твоему слову. Одно прошу, о Дмитрии, пока не дойдет слух до Кром со стороны, что жив царевич, сам рта не разевай. Не рискуй жизнью. Она ой как пригодится и тебе самому, и царевичу. Впрочем, что я тебя учу, у тебя своя мудрая голова на плечах.

— Отпусти меня с казаками до присяги новому царю. Не желаю ему присягать. Казаков тоже избавлю от унижения. В Кромах скажу, что мы присягнули в Цареве-Борисове.

— Хорошо. Завтрашний день на сборы, послезавтра — в путь.

Зря пошел на такую уступку Богдан. Сразу же после того, как вся рать и плотницкие артели присягнули царю Борису Федоровичу Годунову, из Царева-Борисова тайно выехал посланец начальника наемников с доносом Борису Годунову, что Бельский самовольно освободил казаков Кром от присяги на верность государю. Наемники давно искали повод подловить воеводу, ибо были весьма недовольны им. Бельский ни разу не выдавал им добавки из своей казны, и это приводило их в негодование, поэтому донос послали они с великой радостью, постарались написать в нем были и небылицы, смешав все в единую кучу.

Особенно старательно начальник наемников расписал то, что оружничий переманивает из Москвы к себе дворян, и что по этому поводу у него не единожды возникали крупные разговоры, когда он, верный слуга государев, требовал от Бельского не делать подобного, на что воевода, якобы с гордостью, отвечал: «Мне нужны слуги и советники, чтобы править землями, какие не очень-то опекает царь». Пытался будто бы он, начальник наемной рати, остановить самовольство воеводы от раздачи казенных земель служивым людям, а так же отмену царского тягла по обработка дополнительной десятины пахотной земли ради пополнения зерновых запасов в царских закромах, он же отвечал, что здесь правит его личная воля, а не законы Поместного приказа. Ну и, конечно, с великой красочностью был описан якобы состоявшийся спор по поводу освобождения казаков атамана Корелы от присяги государю.

Никаких бесед начальник наемников с оружничим не вел, но поступая по принципу: чем больше неправды, тем больше веры, совершенно справедливо полагал, что Годунов не пошлет бояр выяснять истину.

Трудно сказать, поверил царь доносу или нет, но он передал его тайному дьяку с наказом сохранить его. Свое мнение о доносе не высказал, из чего тайный дьяк сделал вывод, что над оружничим нависла угроза. Он хотел было уведомить Бельского об этом, но, поразмыслив, воздержался.

«Погляжу, как все обернется».

А повернулось вовсе с неожиданной даже для тайного дьяка стороны. Донос начальника наемной рати заставил государя задуматься, не ошибается ли он, держа Богдана Бельского так далеко от себя, в крае вольного казачества, и он твердо решил возвратить его в Москву, но не с почестями, как успешно построившего новую крепость, разгромив при этом целый тумен крымского хана, утвердив тем самым право Руси продолжать стройку, а как крамольника, покушающегося на цареву власть. Но доноса наемников для этого маловато. И тут Годунов вспомнил о сидящем в застенке докторе Габриэле.