Бельский - Геннадий Ананьев

— Воля твоя, государь. Ключи у меня. Вот они. Я сопровожу, а если прикажешь, останусь с тобой, взяв даже стражников на всякий случай.

— Сопроводи. Но говорить с ним я стану наедине.

Не рисковал ли он? Когда они остались одни, Богдану так захотелось накинуть цепь, какой были скованы его руки, и давить, давить, пока свойственник его не испустит дух, но он великим напряжением воли сдержал себя. Особенно трудно было сдержаться Бельскому, когда коварный соперник заговорил:

— Ты хотел моей смерти, получилось же так, что твоя жизнь в моих руках.

Бельский ждал именно этих слов и давно приготовил на них ответ, теперь, подавив желание задушить недруга и немного успокоившись, ухмыльнулся презрительно.

— Вроде бы все верно, только не совсем. Ты не сможешь этого сделать, не рискнув тут же лишиться трона. Царевич Дмитрий тогда получит еще большую поддержку не только бояр и дворян, а и большей части москвичей. Не забыл ли ты и о тысячах россиян?

Замолчал, ожидая, как поведет себя Борис, но тот молчал, как в рот воды набрав, и тогда оружничий, ободренный догадливостью Годунова, продолжил:

— Да, я в исповеди перед казнью ничего не скрою. А если сыну Эйлофа, Конраду удастся бежать, а я уверен, что его уже нет в Москве, заговорит и Эйлоф. Во весь голос. На всю Европу. И тогда все царствующие дома отвернут от тебя лики свои. Вот и прикинь, выгодна ли тебе, свойственничек, казнь моя, да и смерть вообще, ибо я написал исповедь свою, она тебе недоступна, и появится сразу же, как я буду отравлен или удавлен. И еще… Ты сам назвал меня опекуном царевича Дмитрия, не зная, что Грозный завещал это в духовной. Ты просто хотел удалить меня из Кремля под благовидным предлогом, ибо рассчитывал на доверчивость мою. Но я не лыком шит.

Годунов вновь не проронил ни слова. Он мог бы вовсе не брать во внимание угрозы Бельского, посчитав их пустопорожними, но один факт, имевший место, настораживал — сын Эйлофа Конрад действительно исчез. Без следа. Теперь он понял, что случилось это с участием Богдана, даже удаленного из Москвы. Он ловко обезопасил себя.

«Ничего! Ты еще почувствуешь мою руку! Мою месть!»

Он вышел, так и не выдавив из себя ни одного слова, и Бельский уверился — он спас свою жизнь.

На следующее утро его повели в пыточную. Горн не горел зловещим пламенем, накаляя до белизны орудия пытки. Самого палача не видно. Пара медведеобразных подручных, каких прежде Богдан не видел в пыточных.

«Что задумал враг?!»

Вошел подьячий. Основательно устроился за своим столом и принялся с великим старанием очинивать перья. Навострив с особой тщательностью самое большое перо, принял позу готового писать все, что ему повелят.

Прошло еще несколько минут, и в пыточную вплыл Габриэль. С язвительной ухмылкой извинился за опоздание и достал из кармана бархатного камзола маленькие серебряные щипчики.

— Приступим, мой дорогой начальник.

Пара медведечеловеков скрутили Бельскому руки, и Габриэль, подойдя почти вплотную, принялся в упор разглядывать бороду.

— Пышна. Красива, — оценил ее будто для себя, затем Бельскому: — Мне велено выщипать твою бороду до последнего волоска, если ты и впредь станешь упорствовать, отрицая попытки уговорить меня подготовить ядовитое зелье для правителя, ныне царствующего.

— Извет. И ты знаешь это!

— Что ж, тогда терпи.

Габриэль наслаждался. Он выбирал самый приглядный волосок и не рывком вырывал его, а долго тянул, чтобы больней, но Бельский не чувствовал боли — он клокотал: какой позор! Лишил бы лучше жизни, чем оставлять без бороды.

Чуть более часа забавлялся Габриэль, после чего произнес с тяжелым вздохом:

— Притомился я. Сегодня достаточно.

Подручные отпустили руки узнику, но не отступили от него ни на шаг, готовые действовать, если вдруг оскорбленный оружничий кинется на доктора; подьячий отер о бархотку перо, которое все это время макал в чернильницу, хотя ему явно ничего не предстояло писать, и вышмыгнул из пыточной.

— Прощаюсь до завтра, — поклонился поясно Габриэль. — Завтра продолжим процедуру.

Бельский промолчал, хотя ему очень хотелось обозвать Габриэля извергом. Его и Годунова, но зачем лезть на рожон!

На следующее утро все повторилось: подьячий, очиняющий перья, подручные, глядевшие исподлобья. Извинения Габриэля за опоздание и вытягивание холеной рукой волосок за волоском из пышной бороды.

Лишь на пятый день в это позорное однообразие вплелось неожиданное — Габриэль углядел седой волос и, вытягивая его, восхищался:

— Смотри! Совсем седой! Совсем-совсем. Какая прелесть! Впрочем, очень рано седеть. Очень!

Богдан сцепил зубы.

Весь накопившийся гнев выплеснулся в последний день пыток, когда Габриэль торжественно поднял высоко над головой пинцет с последним волоском и возгласил:

— Отныне ты чист, аки агнец после весенней стрижки.

Бельский смачно плюнул ему в лицо, готовый принять побои от могучих подручных, но те не посмели поднять руку на оружничего по собственной воле. Габриэль же лишь достал батистовый платок и, отирая лицо, поспешно покинул пыточную.

Глава Казенного двора так оценил плевок Бельского:

— Достойный ответ мужа пакостнику.

Кого имел в виду глава Казенного двора, он не уточнил.

Приятны, конечно же, слова привыкшего к чужому горю и чужим страданиям человека, однако, Бельский и без того был весьма доволен собой; лишь думка о том, как отнесется к плевку Борис, все же беспокоила.

Несколько дней его не трогали. И вот — повеление:

— К государю. Без оков.

Можно подумать, примет сейчас в домашней обстановке, но нет — в малом тронном зале. Сам Годунов окружен рындами, а поодаль еще десяток стрельцов. Едва Богдан перешагнул порог, как царь строго предупредил:

— Близко не подходи!

Бельский ухмыльнулся:

«Боится плевка. Боится позора. Сам же донельзя опозорил меня!»

— Я — самодержец державы Российской решил, а Боярская дума согласилась со мной, отправить тебя в ссылку. Ты изгоняешься из Москвы без должности в свое имение.

— В какое?

— По твоему выбору.

— Хорошо.

Первое, что пришло в голову: Никольское, что под Нижним Новгородом, но остудив поспешность, пообещал Годунову:

— Я завтра извещу о своем выборе, после совета со своей семьей.

— Пусть будет так.

Все сложилось благоприятно, чего Богдан не мог ожидать. Когда сообщил, что выбирает местом ссылки Белый, он предвидел отказ, ибо Годунов мог заподозрить, что неспроста имеющий право выбора, избрал самую захудалую свою усадьбу, хотя и вотчинную. Но царь-батюшка не воспротивился, понявши это так: собирается бежать в Литву. Он махнул рукой. Из Литвы пришли Бельские, в Литву и уйдут. Сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит. «А-а-а. Баба с воза — кобыле легче».