Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Незадолго до смерти Маркус попросил, чтобы на поминальной службе сказали «о том, что я предпринял ради наших единоверцев в Румынии, в то время когда был мэром, так как я знаю, что это принесло добрые плоды. Таким же образом, но незаметно и тихо я обращался к русским властям и даже предсказал им, что та жестокость, с какой они относятся к евреям при царе, доведет их самих до краха».

Маркус ощущал тесное родство с единоверцами, которое как будто становилось все сильнее, чем выше он поднимался по социальной лестнице. В 1902 году, когда иссякла нефть в Спиндлтопе и объявился Лейн с известием, что он может получить море нефти из Румынии, Маркус не пожелал к ней и прикоснуться по той же причине, по какой не допустил румынского министра на прием по случаю его избрания лорд-мэром.

Несмотря на консерватизм во взглядах на общество и политику и явную приверженность старине, Маркус без особых мучений отказался от еврейских традиций. Иногда он ходил в синагогу по важным случаям или большим праздникам, но куда более педантично отмечал Рождество, чем какие-либо еврейские святые дни. Конечно, оно приносило ему больше удовольствия, и каждый год у него собиралась тьма-тьмущая детей, внуков и племянников. Нельзя сказать, что он был страстным приверженцем христианского ритуала, так как не был религиозен, или бесконечных пиршеств и развлечений, так как не был компанейским человеком, но он любил английскую деревенскую жизнь, ее картины и звуки и весь цикл ее событий, где Рождество играло столь важную роль: поленья в открытом очаге главного зала, большая нарядная елка и возбужденные, веселые лица детей.

Будучи выскочкой, он радовался титулам и высоким званиям и не стыдился показывать это, так что, даже когда он был простым олдерменом, всем непременно нужно было называть его не просто мистер Маркус, а олдермен мистер Маркус.

Однако его стремление к общественным постам объяснялось не только маниакальным стремлением к высокому рангу и признанию. В наши дни было бы трудно убедить циничную публику, что человека может снедать навязчивое желание служить обществу. У Маркуса оно доходило до чувства собственного предназначения. Наверное, трудно определить, где в нем начиналось это чувство и заканчивалась страсть к почестям, но первое было не менее сильным, чем второе, и целый сонм благотворительных учреждений процветал благодаря его щедрости, опыту и мудрости. Пожалуй, его любимым детищем была Лондонская больница, располагавшаяся недалеко от места его рождения в Аппер-Ист-Смитфилд, но он также помогал Миддлсекской больнице, больницам Святого Варфоломея и Святого Фомы. Когда объявили сбор денег на реставрацию собора Святого Павла, от первым внес пожертвование в размере 1000 фунтов.

Родня всегда всеми силами старалась не допустить к себе кого-то из еврейских новичков. Неевреи, обладавшие благородным происхождением или способные предъявить в свою пользу какие-то таланты, легко попадали в их круг, но еврею приходилось довольно долго томиться в ожидании, пока внимательно изучали его послужной список. Маркус успел стать олдерменом, рыцарем и миллионером, прежде чем его допустили в этот волшебный круг, а затем баронетом и пэром, прежде чем признали, что он пришел туда надолго.

Он был одним из богатейших людей Англии. Одна только доля его семьи в «Шелл» стоила 7 миллионов фунтов в конце Первой мировой, но это ни в коей мере не дает представления обо всех его активах. Был еще семейный банк «М. Сэмюэл и Кº». Маркус никак не мог стоить меньше 10 миллионов долларов, а скорее всего, стоил гораздо больше. В первые десять лет XX века он мог бы, если бы захотел, деньгами проложить себе путь в королевский круг. Он не умел быть светским человеком, но для Эдуарда VII наличие миллионов уже не требовало других умений. Маркус, однако, не был ни Хиршем, ни Сассуном; и круг Родни был для него вполне королевским.

В 1841 году, когда сэр Мозес Монтефиоре возвращался домой из Дамаска, его племянник Натаниэль совершал большое путешествие по Европе. 9 января он написал домой из Парижа: «В прошлую среду, в прекрасный день или, скорее, вечер, я отправился ко двору. Там меня представили его величеству королю, потом королеве, герцогу Орлеанскому и принцессе. Все эти блестящие дамы и господа почтили меня несколькими словам и… Разговор был не столь интересен, сколь в новинку для меня. Королевское семейство необычайно обходительно, особенно королева, которая щебечет, словно какая-нибудь миссис Снукс. В следующую среду во дворце дают бал, на который, думается мне, я получу приглашение. Надеюсь, там будет много народу, ведь я хочу надеть мое придворное платье, которое слишком дорого стоит, чтобы без дела валяться в шкафу. Прошлым вечером я был на балу в посольстве.»

Он недавно получил диплом врача, но джентльмену не пристало заниматься медициной, впрочем, у данного джентльмена и не было такой необходимости. Его отец Абрахам Монтефиоре после неудачного начала все же преуспел на бирже. Его матерью была Генриетта Ротшильд, младшая дочь Майера Амшеля, основателя династии Ротшильдов. Медицина была лишь одним из его интересов, и он даже стал действительным членом Королевского хирургического колледжа. Он изучал химию и литературу, был небезынтересным писателем. Любил путешествовать. И коллекционировал знакомых знаменитостей: «Сегодня я даю званый ужин. Придет Бульвер, который теперь посол вследствие отсутствия лорда Гранвилля… У меня за столом никогда еще не было такого высокопоставленного гостя, поэтому я велел особым образом подготовиться, например позаботиться, чтобы для всех хватило вилок и чистых тарелок».

Его сестра Луиза вышла за сэра Энтони де Ротшильда. Племянница Констанс запомнила его как «сухого, едкого и забавного» человека, однако довольно склонного к романтике. «У него было мягкое сердце, он постоянно в кого-то влюблялся, но в конце концов остепенился и оказался наилучшим, добрейшим из супругов».

Остепенился он, взяв в супруги не последнюю представительницу не последней семьи – Эмму, пятую дочь сэра Исаака Лиона Голдсмида.

Они поженились в 1850 году, когда им обоим было по тридцати одному году. К тому времени вольные дни Натаниэля уже прошли, но в течение всей их совместной жизни именно супруга брала на себя самые серьезные семейные обязанности, такие как образование и религиозное воспитание детей. У них было два сына и две дочери, на которых отец смотрел с веселой нежностью, а мать – с нежным уважением.

Натаниэль, номинально ортодоксальный иудей, серьезно исполнял обязанности члена семьи Монтефиоре, был мирским главой Испано-португальской синагоги и порой даже появлялся там, чтобы помолиться. Но Эмма ходила в Реформированную синагогу, а именно ей и принадлежало религиозное влияние в доме. Она проводила домашние молитвы, водила детей в синагогу, она находила им наставников, сменявших друг друга непрерывной чередой. Эмма же, с ее реформистскими взглядами, оплатила издание молитвенника, составленного преподобным Симеоном Зингером, который стал типичным для ортодоксальной общины.

У них был большой дом на Портман-сквер и поместье в Колдисте возле Саутгемптона. Четверо детей – Элис, Леонард, Шарлотта и Клод – большую часть детства провели в Колдисте и дружили в основном с детьми местных помещиков или приезжавших в гости родственников из Родни. Они редко встречали таких евреев, с которыми не состояли бы в родстве. Их мать снедал страх, что дети могут пережениться с христианами, однако собственными руками она сделала это практически неизбежным.