Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Иными словами, ортодоксальные иудеи принимали Библию, считая ее всецело истинной, поскольку она всецело от Бога. Монтефиоре, с другой стороны, верил, что она вроде подпорченного яйца – хороша только в отдельных местах, и как таковая может быть лишь частично боговдохновенной. Он оставлял за собою право быть эклектиком, выбирать святое из не столь святого или откровенно нечестивого. Так, например, читая «И Бог истребил Амалека», он не мог примирить это со своей верой в Бога как источник добра и любви. Вместо того чтобы руководствоваться Писанием и его толкованиями, он признавал его лишь там, где оно совпадало с его собственными представлениями о том, что хорошо, а что плохо.

«Мы не отрицаем, – писал он, – что наше вольное отношение к Книге и Закону влечет за собой многие трудности для нас. Но мы должны принять их с терпением как условие нашей свободы».

Чем шире Клод распространял свои взгляды, тем больше от него отходило членов союза из числа традиционалистов, пока в нем не осталось ядро из реформаторов. Таким образом вопреки намерениями самого Монтефиоре возникла новая секта во главе с ним как пророком.

Им требовался свой раввин, но в Англии не нашлось никого, чьи убеждения укладывались бы в принципы Монтефиоре, и он поехал искать такого в Америку. Он провел там больше месяца, побывал на конференции американских реформированных раввинов, посетил реформистские храмы в Нью-Йорке, Чикаго, Питтсбурге, Филадельфии и Цинциннати. В конце концов его выбор пал на рабби Израэля Маттука, и под «тремя М» – Монтефиоре, Монтегю и Маттук – появилась Либеральная еврейская синагога, стала процветать и расти, и сегодня, примерно через шестьдесят лет после ее основания, у нее около 12 тысяч членов.

Соломон Шехтер был разочарован тем, в какую сторону пошел его ученик и покровитель. «Все это означает, – писал он, – не либеральный иудаизм, а либеральное христианство». В самом деле, в убеждениях Клода не было ничего такого, что могло бы покоробить унитарианина, а в унитарианстве ничего такого, что покоробило бы кого-то из его единомышленников. Монтефиоре не признавал божественности Иисуса, но и не отвергал его как ложного мессию, но, напротив, видел в нем одного из главных, может быть, даже самого главного пророка, всеобщего Исаию.

Главный импульс его группы состоял не столько в теологии, сколько в той важности, которую она придавала духу, а не букве иудаизма и социальному действию как форме обрядности.

Также евреи для нее были англичанами, немцами или американцами, то есть гражданами Моисеева вероисповедания, а не членами более широкой общности. Поэтому, когда в Англии начал распространяться сионизм, Монтефиоре бросился на борьбу с ним со всей яростью понтифика, борющегося с ересью.

Слово «еврей», заявлял он, означает не национальность, а религию. «Мы хотим быть англичанами или итальянцами по национальности, евреями по религии. Мы хотим быть евреями в старом смысле – который вкладывали в это слова наши деды, „подданные его величества, исповедующие еврейскую религию“, а не в новом смысле национальности».

Но если отвлечься от теорий, он считал, что еврейское государство непременно ухудшит положение евреев, живущих за его пределами: «Неестественно и лицемерно давать антисемитам право говорить: теперь у евреев есть своя страна и свое государство. Пускай они все и убираются туда. Давайте четко покажем, где им самое место: в Азии, а не в Европе, среди их народа, а не среди нашего… Наконец-то, будут говорить, евреи показали свое истинное лицо. Мы, антисемиты, всегда знали и всегда говорили, что их мнимое желание быть итальянцами, русскими или румынами и так далее – простое притворство. Они признали себя чужаками, которые хотят жить по-своему, своей национальностью. Давайте все будем поменьше слушать немногих еще остающихся лицемеров, которые подхалимствуют перед нами и хнычут про свой патриотизм… Давайте сделаем их положение настолько невыносимым, насколько возможно, чтобы их новый еврейский дом в Палестине заполнился как можно скорей».

Пугающая картина, во всяком случае, она определенно пугала Монтефиоре, и, распаляясь собственными аргументами, он утратил привычное самообладание и закончил выводом, который представлял собой чуть ли не призыв к оружию: «Так не опасен ли сионизм? Не пришло время разоблачить его и бороться с ним? Безусловно, сейчас не время для апатии и нейтралитета: каждый еврей, который желает остаться англичанином, должен публично заявить о своей позиции. Пришло время, когда нейтралитет означает предательство».

Это было написано уже после Декларации Бальфура. Монтефиоре вместе с другими ведущими представителями Родни пытался задушить декларацию еще до ее провозглашения; но, в отличие от остальных, он не успокоился еще долго после того, как битва была проиграна, даже после прихода к власти Гитлера. Более того, Гитлер был для Монтефиоре доказательством его предсказаний, побочным продуктом сионизма. «У Вейцмана, – написал он за год до своей смерти, – таланта больше, чем у всех остальных евреев в мире, вместе взятых. Он еврейский Парнелл[92], только еще способнее и, увы, респектабельно женат. Это неописуемо чудовищно. Но гитлеризм, по крайней мере отчасти, есть творение рук Вейцмана».

Биограф Клода Люси Коэн, одаренная писательница и дочь Артура Коэна, видела в либеральном иудаизме «единственную живую и долговечную форму вероисповедания, возможную для тех, кто был воспитан в английских институтах и западной культуре». Однако Либеральная синагога, подобно Реформированной, так и не стала общепринятой синагогой Родни в том смысле, в каком Храм Эману-Эль в Нью-Йорке стал «нашей» синагогой. Либеральная синагога, возможно, ближе подошла к их религиозным убеждениям, насколько они вообще думали о религии. Она была бесконечно ближе к их образу жизни, но в большинстве своем они оставались верны старым заведениям – Объединенной синагоге и синагоге на Бевис-Маркс.

Отец Монтефиоре оставил 456 тысяч фунтов, а мать – почти 1 миллион. Клод также получил значительные средства по завещанию дяди сэра Фрэнсиса Голдсмида и потому никогда не нуждался в том, чтобы зарабатывать на жизнь. Но он был необыкновенно трудолюбив. Невероятно, сколько ученых книг он написал. Изучение Ветхого Завета приносило ему громадное удовольствие. Пытаясь внушить своему маленькому сыну содержащиеся в нем смыслы и священную историю, он нашел это непростым делом и поэтому подготовил собственную пересмотренную версию: массивный труд в 1400 страниц с комментарием под заглавием «Библия для домашнего чтения», которая получила высокие оценки и хорошо продалась. Она выдержала три издания.

Из всего написанного Клодом в «Библии» он ближе всего подошел к популярной литературе. Однако едва ли слава популяризатора могла быть ему неприятна, ведь его сочинения, в основном касавшиеся теологии и истории религии (типичное название – «Раввинистическая литература и евангельские учения»), как раз и предназначались для того, чтобы донести малопонятные, но важные идеи до обычных неглупых читателей. Однако, быть может, обычные люди были не так умны, как он думал. Его труды главным образом отмечали ученые, и, в частности, его двухтомные «Синоптические Евангелия», впервые опубликованные в 1909 году, стали бесценным подспорьем для серьезных исследователей Библии.