По волчьему следу - Екатерина Лесина

душе материлась…

- Жди, - он был краток. – К вечеру пришлю.

- Чего к вечеру?

До Городни – пара часов.

- Своих людей пришлю. Что-то нет у меня веры… хотя военных дерни. Они точно не при делах. Помогут. А пока постарайтесь не вляпаться.

- Постараюсь, - сказала я, не слишком веря. – И… Туржин… готова поклясться, что нас обвинят в его смерти.

- Пускай попробуют, - в голосе Одинцова холод. – Заодно и посмотрим, кто там громче всех возмущаться станет…

Тот, кто вложился. И теперь наверняка расстроится.

Или нет.

Трубку я повесила. И потрепала Девочку по загривку.

- Разберемся, - сказала я ей. В темноте холла – а свет включать и беспокоить любезную хозяйку я не стала – поблескивали красные глаза. – Ему кажется, что он с нами играет.

И эта погань играет же.

Но смысл… какой смысл в этой игре? Показать, что он умнее? Сильнее? Более ловкий? Так, но… слишком сложно. Нет, должно быть что-то еще.

Что-то важное, что мы упускаем.

- Ладно, сейчас еще в одно место позвоним и идем, - я встала, подавив зевок. – А то ведь, чувствую, без помощи и вправду…

Трубку дежурный в части снял не сразу. Да и у Новинского, которого пришлось ждать минут десять, голос был на диво сонный и скучный. И эта сонливость передалась, опутывая меня. Спать и вправду хотелось зверски, а вот возвращаться к управлению – не особо. Девочка тоже поднялась и затрусила рядом.

Жандармы прибыли.

Двое.

Старик, седой как лунь, с дрожащими руками и упрямым выражением лица. И толстяк, который кое-как влез в мундир и теперь явно чувствовал себя неловко. Вот же… и оба, оставленные у входа стеречь участок, переглядывались, перешептывались, но внутрь не лезли.

А при виде меня замолчали.

Обменялись выразительными взглядами, старик и сплюнул.

Дурачье.

Я поглядела на небо. Светает все-таки… и хорошо. Через полчаса и грузовик с военными прибыл, сопровождаемый Новинским.

Дальше просто.

Привычно.

Обыкновенно.

Оцепление выставить. Вновь войти в дом, где воняло уже не кровью, но хорошо знакомой, напрочь отбивающей нюх волчьей травой.

Сделать снимки.

Продиктовать… благо, солдатик имелся, который писал, торопливо, стараясь не слишком смотреть по сторонам.

Выйти.

И…

Бекшеева дождаться стоит.

- Внутрь – никого не пускать. Придет секретарь, скажете, что сегодня у нее выходной.

- Тело?

- Пусть пока останется.

Тел будет два.

Точнее одно тело и одна голова, которую должны бы привезти.

- А вы?

- А мы… - я потрепала Девочку по загривку. – Попробуем пройти по следу.

Надо было бы, может, сразу, да… чувствую, далеко не проберемся. От волчьей травы и у меня в носу свербит, Девочка и вовсе расчихалась.

Но нам не трава нужна.

Я присела на корточки, заглянула в глаза своего Зверя.

- Слышишь? – спрашиваю шепотом. И знаю, что слышит. И кивает вот… теперь сосредоточиться. Разбирать… запахов много. иные резкие, неприятные, но есть и те, которые слишком уж приятны. Девочка ворчит, вздыхает, ей тоже нравится сладковатый аромат волчьей травы. Она урчит… и падает на землю, трется, набирая запах.

Дергаю за ухо.

Идем.

Если собаки от этого запаха сходят с ума, то мы с Девочкой просто идем по нему. Он подобен нити, которая выводит в переулок. И дальше. Он мешается с другими следами, но травы слишком много, и потому нить, истончившаяся, все одно остается яркой.

И мы ускоряем шаг.

Улица.

И запахи бензина, дыма да керосина.

Люди.

Их много… рынок? По предрассветному времени он почти пуст. Разве что из ближайшей телеги выгружают тяжелые туши, чтобы кинуть их на колоду. В руках мясника огромный топор взлетает и опускается, с хрустом перебивая кости да сухожилия.

Девочка ворчит.

А запах… запах все-таки стирается.

Мы еще бродим, пытаясь поймать его. Но нет, тот, кто брал траву, знает, как избавиться и от её аромата.

- Эй, - нас окликают. И я останавливаюсь, дергаю Девочку. Оборачиваюсь.

Анна?

От нее пахнет кровью, остро и резко. И руки её покрыты красно-белой пленкой. В руке – топорик. На массивной колоде – туша, с виду слишком мелкая для кабаньей.

- Доброго утра, что ли, - Анна смахивает пот.

- Д-доброго, - возвращаться в себя до сих пор больно. И щеку мелко дергает запоздалая судорога, этаким напоминанием, что не след расслабляться. – Вы… что-то рано.

- Так… свежее когда еще везти?

Она кидает куски в корзину, рядом с которой переминается с ноги на ногу массивного вида женщина. В темном платье, в платке, повязанном на голове на манер тюрбана, она с неодобрением смотрит на меня, на Анну. А та в два удара рассекает тушку.

- Так хорошо? – уточняет. – Или еще мельче?

- А Генрих где? – женщина поджимает губы, накрашенные столь ярко, что даже в предрассветной мути они выделяются алым пятном.

- Приболел.

- Замучила ты его, Анька, - она подхватывает корзину. – Совсем жизни мужику не даешь…

- Берешь или как? – Анна закидывает топор на плечо.

- Другая бы на твоем месте сумела бы мужика обиходить. Позаботилась бы. А ты только соки тянешь…

Женщина оглядывается. И я понимаю, что она хотела бы оказаться на месте Анны. Не в том смысле, что помахать топором на рассвете, но в том, чтобы позаботиться о болящем.

Окружить его вниманием.

И может быть…

Эти мысли женщина унесла с собой, как и корзину, которую взгромоздила на тележку.

- Дура, - сплюнула Анна.

- Кто это?

- Да… держит тут харчевню. Все надеется Генриха к себе переманить.

- Он же… не из наших.

- Мужиков мало. А этот и целый еще… и вежливый, - Анна вытерла топор тряпкой. – Твой зверь?

- Мой.

Девочка садится и слушает. Взгляд её направлен на телегу.

- А вы что тут делаете?

- Да заказы привезла, говорю же. Харчевни там, ресторации или кабаки рано закупаются. Артели опять же. Вон, сегодня лесорубы две бараньи туши взяли. Еще печенки там. И колбас свиных, но это по малости. С колбасами я на рынке отстою. А там опять…

Кривая усмешка.

И руки грязные вытирает о фартук, который нисколько не чище этих рук.

- А ты чего? Случилось что?

- Случилось.

- То-то Васька домой не явился, поганец… говорила, чтоб пришел, помог.

- А он домой каждый вечер возвращается?

- Когда как… я-то не требую. Договорилась, он при участке частенько