От солдата до генерала. Воспоминания офицера-связиста об управлении войсками в военных кампаниях Третьего рейха. 1939—1945 - Альберт Праун

на открытой огневой позиции на скалах, чтобы прямой наводкой обстреливать вражеские корабли или противостоять десанту. Все это имело значение лишь для флота, здесь на суше это не годилось. Я осмотрел один такой бункер: под мощным перекрытием стояло трофейное сербское орудие 122-санти-метрового калибра, рядом были сложены двадцать пять снарядов. Это было все, что имелось в запасе. На моем участке стояли также учебные батареи школы береговой артиллерии армии резерва. На ней имелись 17-сантиметровые немецкие снаряды, и она была размещена в бункере и замаскирована. Кроме этого была еще зенитная батарея, которая подчинялась не только командованию кригсмарине (ВМС), но и люфтваффе и, наконец, командованию сухопутной армии. Более гротескной сверхорганизации трудно было представить! В дивизии было (не считая «восточных» батальонов) около 15 тысяч человек. К тому же небольшой истребительно-противотанковый батальон из трех рот, который имелся по штабу в каждой пехотной дивизии, был сокращен до одной роты. Вместо того чтобы придать каждой дивизии батальон штурмовых орудий, ослаблялась противотанковая оборона.

Подобные действия, когда дивизия формировалась в уже уменьшенном составе, были преступными. Вместо этого следовало прибегнуть к старым, испытанным средствам пополнения личного состава. Даже штаб не был полностью укомплектован. Командующий 4-го авиаполевого корпуса генерал Петерсен, служивший в прошлом в пехоте, уже нисколько не беспокоился о пехотинцах, когда в БМВ-кабриолете с белым верхом приезжал к нам с коротким визитом. Моим соседом слева, а под Ржевом он стоял справа, был генерал-лейтенант Данхаузер, командир 271-й дивизии. Справа, вплоть до испанской границы, располагалась 272-я дивизия генерал-лейтенанта Шака. На горизонте возвышались Пиренеи. Мы осознавали важность предстоявшей нам задачи – противостоять высадке войск противника, намечавшейся из Африки или Корсики.

Радостно прошла встреча с посетившим нас фельдмаршалом Роммелем, который всегда имел свежий взгляд на решение той или иной проблемы и предпринимал ошеломляющие действия. Высадка должна была быть сорвана еще на подходе к берегу или на ее первоначальном этапе. Требовалось создать полосу препятствий в воде перед берегом. Для этого в дно были забиты острые колья, и на них сверху были установлены противотанковые мины, на которые должны были наскочить лодки десанта. Также те места пляжа, которые были наиболее удобными, по нашему мнению, для высадки, были заминированы. Дивизии была вынесена благодарность. Ведь ее саперы за один месяц установили свыше 100 тысяч мин, рекорд для Франции.

Пляж был застроен уютными домиками выходного дня и красивым старым рестораном. Их намеревались взорвать, чтобы «расчистить сектор обстрела». Я посчитал это лишним, Роммель поддержал меня. Он предполагал, что будет одновременно высадка с моря и воздушный десант.

Он также потребовал, чтобы на местности, где предположительно могли приземлиться грузовые планеры и геликоптеры, установили прочные столбы – прозванные «спаржа Роммеля», – которые помешали бы воздушным машинам совершить посадку. Эту работу мы поручили французской строительной организации, которая приглашала местное население к сотрудничеству за плату. Люди работали охотно.

Над возведением новых огневых позиций для тяжелых батарей школы береговой артиллерии трудились тысячи подсобных рабочих. Их состав был довольно пестрым: разоруженные во время переворота Бадольо итальянцы, худые и желтые французские военнопленные из Индокитая, эмигрировавшие во Францию красные испанцы, группа негров из Судана. Немецкий фельдфебель, который обычно забирал колонну рабочих из казармы в Нарбоне, однажды заболел. Вместо него появился итальянский фельдфебель. Час спустя к моему начальнику оперативного отдела штаба пришел французский капитан-негр и сказал: «На всей Земле есть только две нации с храбрыми солдатами, это немцы и мы, французы. Других, по моему мнению, нет. Я прошу, чтобы с моими солдатами не обходились подобным образом, как сегодня».

Когда дивизионный штаб из Нарбона перевели на новое место, поблизости от города в один заброшенный замок, красных испанцев направили на земляные работы при строительстве блиндажа. Это были любезные, обходительные люди. Несколько раз нас посещала, приезжая из города, супружеская пара, владельцы замка. Муж был человек старый, который в прошлом учился в Лейпциге и говорил по-немецки. Мы проводили время в приятной беседе, в то время как его жена проверяла, все ли серебро на месте. Мы не были грабителями. Однако в военный суд обращались по поводу кражи вина или апельсинов и всяких других вещей. Все виновные несли дисциплинарную или уголовную ответственность, но большей частью обходились предупреждением.

Позднее, когда оккупационные войска в Германии путали «твое и мое», я задавал себе вопрос, правильно ли было тогда наказывать мелкие правонарушения штрафом.

Мы законным образом поддерживали дисциплину, защищали население оккупированных областей и не допускали бесчинства.

К нам прибыл дивизионный оркестр с Восточного фронта. Для поднятия духа войск здесь он был не так нужен, как там, где не было никаких развлечений. В небольших занятых нами французских городках постоянно звучала музыка. Однажды в Безье я приказал батальону под музыку пройти торжественным маршем, чтобы показать населению дисциплинированных солдат.

После моих ежедневных посещений позиций батальонов вечером проводилась оценка обстановки вместе с начальником оперативного отдела штаба; для улучшения обороны наблюдения велись только по приказу. На скалах у Лёката располагалась радарная установка люфтваффе, которая обслуживалась дивизией. Командир показал на большом стеклянном экране обстановку; нечто подобное я наблюдал под Минском на радаре в поезде. В то время как тогда было возможным ночью «вести» с помощью радиотелефона немецкие истребители в бой против русских самолетов и наблюдать успешные результаты применения этой техники в виде сбитых самолетов противника, то теперь было в наличии все то же самое, за исключением самих наших истребителей. У радарного расчета военно-морских сил появились особые пожелания. Они не получили от дивизии мыльного порошка, чтобы постирать белые бескозырки, и никакого спецснабжения, которое полагается экипажу подводной лодки. Просьба была переправлена служебным путем руководству флота, который и решил проблему.

Пестрая череда визитов высоких особ и начальников никак не прекращались. Приезжал генерал Тейзен, «комиссар по вопросам рационализации» при командовании «Запад»[127]. Он отказался от проведения проверки в дивизии, зато вечером праздновал за столом вместе с близкими друзьями из 262-й дивизии и оркестром народных инструментов батальона связи из Вены.

Обилие вина привело к тому, что визит протекал не столь гармонично, как я надеялся. Капитан Новотны, один из самых успешных наших летчиков-истребителей, приехал в штаб дивизии повидать своих австрийских школьных товарищей. Мой брат Эдуард, майор и начальник штаба подразделения связи укрепрайона на Атлантическом валу, приехал незадолго до этого. Генерал фон Зоденштерн вместе со мной три часа в небывалую жару объезжал позиции. Наведывался генерал-полковник Бласковиц, командующий группой армий «Г», которая на Атлантическом побережье включала 1-ю армию, а на Средиземноморском – 19-ю армию. В ответ на мою обеспокоенность