Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

– бульдозерная, Измайловская выставки. Друг его, замечательный живописец Оскар Рабин, считает, что Саша резко изменил всю жизнь его и его друзей. И пишет об этом в своей книге «Три жизни».

Александра Глезера заставили эмигрировать. В Париже, затем в Нью-Йорке он создал музей русского современного искусства и стал издавать журнал «Стрелец». Кроме того, его издательство «Третья волна» в 70–80‐е годы постоянно выпускало книги русских поэтов и художников. И моя первая книга, «Сонеты на рубашках», вышла там, в 1976 году.

Теперь Александр Глезер снова в России. Книги и альманах продолжают издаваться – несмотря ни на что. Толстый роскошный фолиант на трех языках «Современное русское искусство», серия книг о художниках, серия «Современная русская поэзия»…

А что же собственные стихи? Поэт Александр Глезер писал их и тогда, когда можно было только за них пострадать. Но это его не пугало. Я заметил, что Саша вообще не боязливый человек.

НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ

Видный деятель диссидентского движения. Поэт, переводчик. Когда-то в юности – в ее юности – мы были знакомы. На меня большое впечатление произвели стихи, которые начинаются так: «Послушай, Барток, что ты сочинил, / как будто ржавую кастрюлю починил». Дальше, к сожалению, не помню.

ПОЭТЫ-ШЕСТИДЕСЯТНИКИ

Объединяло их одно – время. Империя как-то в одночасье одряхлела, всюду в мире подняла голову молодежь. Кстати, ужасное слово. Эти поэты собирали полные залы клубов, театров, целые стадионы. Причем во многих городах. А потом и за рубежом. Их поэзия по необходимости приобрела эстрадные очертания. Как во времена Маяковского и Есенина, поэтическое слово зазвучало громко и стало всем: политикой, философией, экстазом, свободой и непререкаемой истиной – для миллионов. Причем как в религии, каждый относил сказанное с эстрады в ярких лучах прожекторов только к себе. В этом были и сильные, и слабые стороны поэтов-шестидесятников. Ведь все-таки «мысль изреченная есть ложь», а мысль громко изреченная?.. Но талант поэтов был очевиден для всего мира. Хотя была работа и на госзаказ. И все же в той мере, в какой слово может влиять на общество, на тогдашнее советское общество они повлияли с самой положительной стороны.

В первом самиздатском журнале «Синтаксис», изданном в 1959–1960 годах Аликом Гинзбургом, печатались стихи и Ахмадулиной, и Вознесенского. В начале 60‐х они выступали перед памятником Маяковскому при огромном стечении народа и милиции, на виду у недреманного ока «органов». Я знаю, что поэт Белла Ахмадулина не раз проявляла гражданское мужество, в частности посылала сочувственные телеграммы ссыльному академику Сахарову в Горький. Мне известно, что в 1974 году поэт Евтушенко выступил в защиту высланного из СССР Солженицына, что он всячески старался напечатать ссыльного поэта Иосифа Бродского и, вообще, всегда был самокритичен, что далеко не всякому поэту дается.

Известен также скандал, который устроил самодур-самодержец Никита Хрущев с нашим авангардом, как он орал с трибуны на поэта Андрея Вознесенского. Андрей Вознесенский мне рассказывал, что в 1967 году он вдруг попал в опалу. Московские власти воспрепятствовали его поездке в Нью-Йорк с чтением стихов, и по этому поводу были выступления в мировой прессе. Стихи этого периода, полные протеста, горечи и иронии, печатаются впервые.

Кроме того, в 1979 году и Ахмадулина, и Вознесенский стали участниками скандального сам- и тамиздатского альманаха «Метрополь». Власти их наказали – сравнительно мягко, конечно. Во всяком случае, публичные чтения были отменены, печатание книг приостановлено.

Тише всех был замечательный песенный лирик Булат Окуджава. Его песни нравились всем – и партийным, и беспартийным. Но то, что он подписал письма в защиту Синявского и Даниэля в 1966 году и Солженицына в 1969‐м, начальству сильно не понравилось.

Я думаю, все эти поэты (а поэты они настоящие, истинные) были причастны не столько к самиздату, сколько к общему движению России к свободе, за что им спасибо.

Здесь мы помещаем стихи Вознесенского, которые ходили в самиздате и даже анонимно. А без Окуджавы те годы и не мыслятся.

ЮРИЙ КАРАБЧИЕВСКИЙ

Трагическая фигура, критик, поэт, прозаик, он тоже был там – в колодце времен, в 50‐х, в клубе «Факел». Печататься начал поздно, уже в канун перестройки, а жил и кормил семью как кибернетик и математик. Где он работал, я не интересовался, но ездил в командировки по всей стране.

Снова мы встретились уже в другой компании, среди участников самодеятельного альманаха «Метрополь», в 1979 году. Это был бунт против литературного начальства, против системы. И Юрий Карабчиевский оказался в рядах бунтарей. Характерный лысоватый череп, глубоко запавшие большие армянские глаза и неугомонный характер. Книга, прославившая его, «Воскрешение Маяковского», тоже была своеобразным бунтом. Мягкий лирик и реалист, он прояснил в ней экспрессивную и агрессивную суть поэта и не принял ее. Мне кажется, потом он сам сомневался в своей оценке. Но ведь надо же было кому-то это сказать! История выбрала Карабчиевского.

Потом был Израиль, и все по-прежнему было неблагополучно. Он решил в одночасье – сам ушел из жизни. Это был красивый человек.

АЛЕКСАНДР ЛАЙКО

В середине 50‐х в Москве, как предвестник оттепели, возник молодежный клуб под названием «Факел». Руководил им замечательный человек – длинный с длинным лицом и носом Мелиб Агурский, впоследствии известный профессор.

Вместе с Сашей Лайко и другими молодыми поэтами мы устроили первое в жизни выступление перед аудиторией. Боялись КГБ, конечно. Мелиб надел черные очки (так, он думал, его не узнают) и эдакой носатой птицей смотрел из президиума. Саша читал юношеские, свежие стихи, очень московские, где были чердаки, крыши, коты и пестрое на веревках белье. Нечто в духе Заболоцкого, которого он тогда не знал. И с нами, лианозовцами, было что-то общее.

Позже мы несколько раз выступали вместе. Потом пути на время разошлись. Саша не захотел заниматься черной литературной поденщиной под прессом совдепии и ушел в лифтеры.

Прошли годы, и я прочел несколько листков машинописи, на которых значилось: Александр Лайко. Стихи были хороши, вдохновенны. Там тоже был наш пьющий поющий город с чердаками и бельем на веревке. Но было и другое, что называется, чистая поэзия. Общение наше возобновилось. Когда Саша эмигрировал, он издал в 1993 году книгу стихов «Анапские строфы». Я написал предисловие. Как поэты теперь издают? За свой счет, конечно. В Берлине он издал альманах, замеченный прессой. А совсем недавно я прочитал новые сонеты поэта – они были великолепны.

СЕМЕН ГРИНБЕРГ

Тоже воспоминание о клубе «Факел». Они были два друга – Саша