Побоище князя Игоря - Виктор Поротников

Они разошлись.

Онисим живо добежал по крытой галерее верхнего заборола[109]до башни, стоящей на откосе холмам. В ней сидел старый дед с внуком. Оба что-то строгали маленькими ножичками. В пешей сотне Онисим их не видел, но он знал, что жители ближних к стене домов иногда Соглашаются подменить ратников в дозоре по-родственному или за плату. Видимо, и сегодня был такой случай.

Перебросившись со стариком парой ничего не значащих фраз и потрепав по волосам отрока, Онисим удовлетворённый вернулся обратно.

«Старый пень непременно заснёт, а внучек мне не помеха», — радостно подумал Онисим, предвкушая небольшое развлечение ближе к полуночи.

Покуда не вернулась Василиса, Онисим спустился во внутреннее помещение башни. Там в больших коробах был насыпан песок и камни. В отсеках вдоль стен стояли связки дротиков, висели колчаны, полные стрел, и луки со снятыми тетивами.

Онисима интересовала лежанка, устроенная у стены, обращённой к городу.

Он взбил на ней солому и застелил сверху своим плащом. Под этим помещением находилось ещё одно. Но из-за отсутствия бойниц там была кромешная тьма, поэтому воспользоваться ложем, находившимся ниже, Онисим не захотел.

Услышав над головой шаги, он хотел было подняться на верхнюю площадку башни. Однако Василиса спустилась к нему сама. Вид у неё был озабоченный.

— Что стряслось, голубушка? — участливо спросил Онисим, видя, как девушка нервными движениями снимает с себя плащ и пояс с мечом.

— Оступилась я, дядя Онисим, — недовольно ответила Василиса, — доски на стене совсем трухлявые. Ногу себе рассадила.

Онисим изобразил сильнейшее беспокойство:

— Ах ты господи! Да как же это? Сядь-ка сюда, милая.

Он усадил Василису на лежанку и принялся ощупывать повреждённое место. Штанина над коленом правой ноги была разорвана и пропиталась кровью.

— Ничего, — успокаивающе промолвил Онисим, — кость цела, а кровь мы мигом остановим. Ну-ка снимай портки!

Василиса подчинилась, попросив отвернуться.

Онисим повернулся спиной, разрывая на ленты чистое полотенце.

Сначала Онисим приник к глубокой ссадине языком, зализывая рану как собака. При этом его руки будто невзначай легли на девичьи бедра. Упругая прохлада нежной юной плоти, такой белокожей, такой соблазнительной, лишила похотливого Онисима остатков благоразумия.

Василиса лежала перед ним, опершись на локти и слегка согнув пораненную ногу в колене. Она ждала, когда Онисим перевяжет ей ссадину, но вместо этого он вдруг стал задирать на ней рубаху.

У Василисы вырвался возмущённый возглас. Она попыталась подняться, но не смогла. Девушка была похожа на птицу, попавшую в силок.

Онисим, одержимый похотью, проворно взгромоздился на девушку сверху и уже почти сорвал с неё рубаху, в которой запутались заброшенные за голову девичьи руки. Василиса вскрикнула, почувствовав на своей груди жадные мужские пальцы. В следующий миг она получила сильный удар по рёбрам, перебивший ей дыхание. Корчась от боли и хватая воздух ртом, девушка не видела, как Онисим торопливо сбрасывал с себя одежды.

Василисе удалось сорвать рубаху с головы и высвободить одну руку. И тут она увидела перед собой голого Онисима, с растрёпанной бородёнкой и взлохмаченными волосами, похотливо улыбавшегося.

— Ну чего ты, касаточка? — прозвучал его Приглушённый голос с интонацией фальшивой нежности. Разве ж я обижу тебя! Помилуемся немного, и всё. Гляди-ка, какие телеса у тебя роскошные! Я и не видывал таких прелестей, хотя не вчера родился. До чего ж ты хороша, Василисушка! До чего бела! Ты случаем не с серебра умываешься?

Ладони Онисима скользили по девичьей груди, по X талии и бёдрам. В темноте нагое тело Василисы, казалось, излучало свет. Девушка замерла, заворожённая грубоватой лаской и словами. Всё её существо противилось намерению Онисима, и сам он был неприятен ей. И Василиса не сопротивлялась, будто враз лишилась сил.

* * *

...Проснувшись будто от толчка, Вышеслав приподнялся на ложе и увидел, что Ефросинья не спит, а стоит рядом с горящей свечой в руке.

— Твои стоны разбудят всех в тереме, — с лёгким раздражением проговорила она.

— Прости, я мешаю тебе спать, — виновато пробормотал Вышеслав, опуская ноги на пол.

Ефросинья сделала несколько шагов по скрипучим половицам и поставила свечу на край стола. Тонкая сорочица смотрелась излишне узкой из-за большого живота княгини, длинные распущенные волосы окутывали плечи как покрывалом.

— Что с тобой происходит, Вышеслав? Ты не такой, каким был прежде. Я чувствую, тебя что-то мучает? Что видишь ты в своих снах?

Вышеслав вскинул голову: Ефросинья взирала на него с жалостью. Чувствовалось, что она желает помочь ему, но не знает как. И от этого страдает вдвойне.

— Что мне снится?.. Сеча с погаными снится, мёртвые кони и люди, груды мёртвых тел, — устало произнёс Вышеслав. — Зачем я выжил? Чтобы увидеть, как поганые разорят Путивль, растопчут всё достояние Игорево? Лучше бы лежать мне в поле половецком со стрелой в груди.

Он со стоном уронил голову на согнутые руки.

— Кто такая Горислава? Ты поминал её во сне.

Вышеслав вздрогнул и ответил, не глядя на Ефросинью:

— Это сестра тысяцкого Бориса. Нет её в живых по моей вине. Погибла Горислава от копья поганского.

— Коль так, то почто ты себя винишь? Ты... любил её?

Ревность, прозвучавшая в вопросе Ефросиньи, вдруг разозлила Вышеслава. Он стал одеваться.

— В словах твоих крапива, Фрося. Ты носишь под сердцем моё дитя. Какого ещё залога моей любви тебе нужно? — промолвил Вышеслав, уже почти одевшись. — А вина за происходящее на всех нас, не на поганых, а на нас самих! На мне, Игоре, Ярославе и на прочих князьях. Распри княжеские отдают Русь степнякам на поруганье! Ибо сказал брат брату, это моё и то моё же. За великим князья гонятся, а сами малое к рукам прибирают. Игорь погнался за великой честью, положив полки в чужой стороне, и тем самым навёл поганых на землю Русскую.

— В том вина Игоря, а не твоя, — тихо сказала Ефросинья.

— И моя тоже, ведь я мог переубедить Игоря не ходить к Лукоморью, но не переубедил.

— Куда ты на ночь глядя?

— Караулы обойду. Коль ворвутся поганые в Путивль, опять же вина на мне будет.

Вышеслав вышел, хлопнув дверью. Ефросинья опустилась на ложе и разрыдалась.

Поднявшись на стену близ Соборных ворот, Вышеслав чем дальше продвигался по стене, тем больше сердился. В одной из башен стражи угощались бражкой, поэтому оба еле на ногах стояли. В другой башне сидел беззубый дед, не знавший ни пароля, ни отзыва, а внук его спал беспробудным сном. Топая сапогами по скрипучим доскам, Вышеслав добрался до следующей башни, которая и вовсе была пуста.