Побоище князя Игоря - Виктор Поротников

— Вот и славно, коли так, — отозвался Вышеслав. — Ну, други, будем в детинец пробиваться. С Богом!

Путь к Детинцу был длиннее и опаснее, но Вышеслав провёл своих спутников глухими переулками, минуя терема бояр и купцов, где вовсю хозяйничали половцы. Захватив по пути ещё нескольких женщин с детьми, Вышеслав добрался наконец до ворот княжеской крепости на вершине холма.

Их заметили со стены и впустили.

В детинце находились почти все дружинники Вышеслава, очень обрадовавшиеся, увидев своего вожака живым и невредимым. Тут же был тысяцкий Борис с половиной своей пешей сотни.

— Многие ратники к стенам побежали и добраться к детинцу уже не смогли, поганые их посекли, — сетовал Борис. — Кого успел собрать, тех привёл сюда. А что ещё мы можем сделать? Город уже не спасти...

— Да, город нам не спасти, — с усталой обречённостью повторил Вышеслав и присел на теремное крыльцо.

С соборной колокольни продолжал звучать набатный звон, возвещая, что Путивль не сдаётся врагам.

Когда совсем рассвело, догорела и обрушилась Соборная воротная башня, названная так потому, что от неё было недалеко до Пятницкого собора.

Половецкая конница хлынула в Путивль, растекаясь по улицам.

Поскольку грабить было уже нечего, степняки устремились на штурм княжеского детинца в надежде, что основные богатства находятся там.

Верные своей тактике, половцы засыпали стены и строения детинца горящими стрелами. Если воины на стене успевали гасить огонь, то женщины, собравшиеся в крепости, как ни старались, не могли успеть всюду с водой и песком. Сначала заполыхал сеновал, потом конюшня. Разбежавшиеся по двору лошади только добавляли смятения.

Постепенно пламя перекинулось на княжеский терем. Ветер раздувал огонь с такой быстротой, что все усилия людей преградить путь злой стихии были тщетными. Дружинники сражались на стене и на башнях, отталкивая лестницы и сбивая вниз степняков, а в спину им дышало раскалённое зарево пылающего двухъярусного терема.

Вышеслав, не заметив среди служанок, выбегающих на двор, знакомую фигуру беременной Ефросиньи, бросился вперёд, закрыв лицо рукавом от сыплющихся с кровли искр.

В задымлённом переходе он столкнулся с Ефимией.

— Где Ефросинья? — крикнул Вышеслав.

Ефимия, не говоря ни слова, схватила Вышеслава за руку и потащила за собой. У них над головой трещала и рушилась горящая кровля.

Толкнув дверь в спальню княгини, Вышеслав увидел Ефросинью, которая лежала совершенно нагая на окровавленной постели. Она корчилась и, стонала, широко разведя в стороны полные бедра. Из её окровавленного чрева свешивалась пара крошечных ножек.

Поражённый Вышеслав застыл на месте. Ефимия принялась тянуть младенца, что-то бормоча и поминая силы небесные.

— Чего встал? Помогай! — рявкнула она, обернувшись на Вышеслава. — Дави ей на живот. Ну! О господи, сильнее!

Ефросинья закричала от боли. Вышеслав испуганно отдёрнул руки.

Наконец Ефимии удалось вытянуть из материнской утробы младенца, который не подавал признаков жизни. Обрезав пуповину, она завернула новорождённого в свой платок и кивнула Вышеславу на бесчувственную Ефросинью:

— Бери её да бежим отсюда, пока не сгорели заживо.

Вышеслав завернул Ефросинью в окровавленную простыню и подхватил её на руки.

Они бежали, задыхаясь от дыма, по охваченному огнём коридору. У Ефимии вспыхнул подол её длинного платья. Вышеслав почувствовал, что на нём загорелся плащ. Нырнув в сени, он услышал, как за спиной обвалился потолок и пуще прежнего загудело яростное пламя.

Выскочивших из самого пекла Ефимию и Вышеслава служанки принялись окатывать водой, заливая язычки пламени.

Вышеслав бережно опустил Ефросинью на землю подальше от пожарища и стал приводить в чувство. Рядом хлопотала над младенцем Ефимия. Если усилия Вышеслава увенчались успехом — Ефросинья открыла глаза, то все старания Ефимии были напрасны. Ей так и не удалось вдохнуть жизнь в крохотное тельце.

Рассерженная Ефимия принялась ругать служанок:

— Разбежались, паскудницы! Госпожу оставили на погибель с родовыми схватками. У, вороны! Басурманки безмозглые! На вас смерть младенчика, злодейки. На вас! Убирайтесь с глаз моих!

Вышеслав, взяв меч, опять побежал на стену, где вовсю шла сеча. Половцы уже одолевали русичей.

Защитники детинца сражались из последних сил. Когда уже казалось, что наступил миг полного торжества ворвавшихся в ворота степняков, неожиданно пришло спасение.

В Путивль вступили полки киевского князя.

Теперь наступил черёд половцев сражаться за собственную жизнь. Стремясь вырваться из города, они бросали награбленное, оставляли раненых. Но большая часть половецкого войска полегла в Путивле. Пал здесь и предводитель степняков, сын хана Гзы.

Не успели половцы захватить и соборную крепость. Там оборону возглавила боярыня Епифания, вооружив всех священников.

Враг был разбит. Пожары потушены. Павших начали предавать земле.

Встреча Вышеслава со Святославом Всеволодовичем произошла в тот же день в шатре, разбитом на берегу Путивльки.

Неподалёку воины киевского князя складывали на земле рядами убитых степняков, пересчитывали пленных и захваченных половецких лошадей.

До Вышеслава и его собеседника долетали громкие голоса дружинников, возгласы воевод. Русская рать уже в который раз отразила половецкий набег.

Осознание этого наполняло Вышеслава гордостью: он тоже был сыном земли, взрастившей таких стойких ратников. Сидящий перед ним шести десятилетний Святослав Всеволодович казался Вышеславу олицетворением мудрости и силы, тем русским князем, к голосу которого прислушиваются, воинственности которого опасаются...

Святослав нисколько не кичился своим успехом, а наоборот, сожалел, что не подоспел раньше. В его речи, обращённой к Вышеславу, звучало уважение. Вышеслав сидел перед ним в обгоревшей и окровавленной одежде, в кольчуге, посеченной вражескими саблями, со следами неимоверной усталости на покрытом сажей лице.

Киевский князь, воздав должное мужеству Вышеслава и его соратникам, стал расспрашивать о причинах гибели Игоревых полков в дальних степях, о том, как удалось спастись самому Вышеславу.

Выслушав скорбный рассказ, старый князь не смог удержаться от слёз:

— О храбрые сыны мои, Игорь и Всеволод! Сердца Мши из крепкого булата скованы и в смелости закалены. Что же сотворили вы, неразумные? Рано начали вы Половецкой земле мечами обиду творить, а себе славы искать. Нечестно кровь поганскую пролили, прочих князей не дождавшись и меня не известив. Вот и пал позор на славу. А половецкие орды вновь в наши пределы вторглись.

Ох, тяжко мне, боярин, — утирая слёзы, пожаловался Святослав Вышеславу. — Худые времена вернулись. Поганые, ещё недавно мною битые, лелеют месть за Шарукана и Кобяка. Воспевают нехристи время Бусово[110], звеня русским золотом. Стар я уже, одному мне не совладать с погаными, коих великое множество. Путивль вот отстоял от нехристей, а надо ещё к Рыльску и Севску спешить. И к Новгороду-Северскому, ибо брат мой Ярослав хоть и обилен воинами, но не смыслен в сече. А ещё Переяславлю помощь нужна и городам по Суле-реке, поскольку и в тех землях простёрлись половцы, точно выводок пардусов.